Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Им противостоят люди крепкой веры, потому что именно крепкая вера и спасительна в отчаянные моменты истории.
Скучными людьми вызывается дух начальника парашютно-десантной службы Западного фронта Старчака. А Иван Георгиевич был человек героический, но этаких чудес не видал.
Дело в том, что есть такой роман «Княжий остров» писателя Юрия Сергеева. Я надеюсь, что он находится в добром здравии (Юрий Васильевич 1948 года рождения), выпустил много книг, и среди них этот самый «Княжий остров» — изданный, кажется, в 1998-м.
В нём действие происходит во время Отечественной войны, в которую вмешиваются таинственные силы, и попутно раскрывается роль оккультистов. Вот прекрасное место, где один из героев рассказывает: «Жил один из бесов во Владикавказе. Где бежит по Дарьялу известный Терек, воспетый Пушкиным и Лермонтовым, жил некий Гюрджеев, неведомой расы и племени, чёрный человек… Он владел магией и создал в Тифлисе институт оккультных наук. Сын сапожника, семинарист Иосиф, слыл его любимым учеником. <…> Потом Гюрджеев уехал во Францию и создал там подобный институт под крылом братства масонов „Великий Восток“. Один из его лучших воспитанников стал учителем и наставником Гитлера, создал институт оккультизма и астрологии в Германии. Сталина Гюрджеев лепил по образу непроницаемого восточного божка, эдакого Будды. А Гитлер берёт толпу за счёт своей экспрессии, в чём ясно проглядывается тысячелетний опыт шаманства и камлания. Оба тирана владеют гипнозом и многими способами управления общественным сознанием людей. Вернее, способами самого изощренного обмана с помощью дьявольской магии, в коей личность превращается в ничто, а всеми овладевает безумное поклонение идолу…»
Я не могу рекомендовать этот роман человеку с неокрепшей душой, потому что там слишком много сокровенных тайн (про могущественных бельцов, спасающих Россию, восемь сотен тибетцев, дерущихся на стороне Гитлера, могущественную секту Бом-по и «А ты хоть знаешь, что такое ЧК, майор? Это „бойня“ в переводе, город Чикаго назван из-за множества боен в нём»). Скажу только, что стиль его выше всяких похвал, он по-настоящему выверен: «А потом шли матери родимые бельцов с иконами дедовскими в умозоленных тяжкими трудами руках своих и дали благословение сынам своим родненьким, рученьками этими взращенным, грудию любовно своею вскормленным, песнями колыбельными взласканным, слезами радостными обмытым, как водой святою… И припали к иконам родным сыны»…
Так вот, именно в этом романе лётчик видит колонну вражеской бронетехники. Его сперва собираются расстрелять за паникёрство, но мудрый генерал Скарабеев (это как бы Жуков), награждает его орденом Красного Знамени, а сам приезжает к сибирякам.
«Братья!» — кричит он им. — «Вы видите, что сама природа встала на защиту святого Отечества и навалила много снега. А когда добровольцами вызываются все, генерал низко кланяется солдатам.
Ну и происходит, что должно было произойти: «Немецкая колонна ходко неслась по заснеженному шоссе. Вдруг впереди появились низко летящие русские самолеты, они словно собирались приземляться, стлались над сугробами, сбросив до предела скорость, в десяти — двадцати метрах от поверхности снега, и вдруг посыпались гроздьями люди на заснеженное поле рядом с дорогой.
Они кувыркались в снежных вихрях, а следом прыгали все новые и новые бойцы в белых полушубках и казались врагу, охваченному паническим ужасом, что не будет конца этому белому смерчу, этой белой небесной реке русских, падающих в снег рядом с танками за кюветом, встающих живыми и с ходу бросающихся под гусеницы со связками гранат… Они шли, как белые привидения, поливая из автоматов пехоту в машинах, выстрелы противотанковых ружей прожигали броню, горело уже несколько танков…
Русских не было видно в снегу, они словно вырастали из самой земли: бесстрашные, яростные и святые в своем возмездии, неудержимые никаким оружием. Бой кипел и клокотал на шоссе. Немцы перебили почти всех и уже радовались победе, увидев догнавшую их новую колонну танков и мотопехоты, когда опять волна самолетов выползла из леса, и из них хлынул белый водопад свежих бойцов, еще в падении поражая врага…
Немецкие колонны были уничтожены, только несколько броневиков и машин вырвались из этого ада и помчались назад, неся смертный ужас и мистический страх перед бесстрашием, волей и духом русского солдата. После выяснилось, что при падении в снег погибло всего двенадцать процентов десанта…
Остальные приняли неравный бой…
Помолитесь за них, люди. Помяните Можайский десант!»
Потом Скарабеев-Жуков, гладя панагию под кителем, говорит своему шофёру: «Можайский десант, я почти уверен, что далеко и надолго спрячут будущие фальсификаторы истории этот священный подвиг русского солдата, равного которому нет… Я не могу представить ни немца, ни американца, ни англичанина — добровольно и без парашюта прыгающего на танки…»
Это неважно, что под Можайском не было снега, а закон всемирного тяготения мешает использованию солдат без парашютов. Тут работает великий метод, что был сформулирован ещё до войны: «В числе первых стахановцев был и ленинградский кузнец Е. Т. Мартехов с завода «Электросила», тот самый, что сначала не поверил в рекорд на шахте. Вместе с товарищами подсчитал он свои возможности, по-новому организовал рабочее место и наметил в несколько раз увеличить норму. Сомневающимся ответил: «Вот как Мироныч наш когда-то говорил: „По-технически, может, и нельзя, а по-большевистски — можно“»[167].
Дело не в романе, а в, как говорят учёные люди, имманентном свойстве человека — оно, кстати, ни от времени не зависит, не от национальности. Так устроено массовое сознание — и везде (тут нет национальной исключительности) производится коллективный фольклорный продукт. Автор может быть вообще стёрт (во всех смыслах) — важен не он, а ретрансляция.
Метод преобразования истории работает на особом топливе — желании, чтобы случилось чудо.
Работает во все времена, при любой политической направленности, а война — чрезвычайно плодотворное для него пространство.
Отечественная литература знает несколько других примеров материализации мифа. Самый яркий из них — сгустившийся из романа «Вечный зов»[168] «План Даллеса» (На самом деле у этого «Плана Даллеса» были предшественники, включая Петрушу Верховенского[169]).
Так бывает: эпизод романа, побочная деталь, ускользает из художественного пространства, теряет своего автора и начинает жить собственной жизнью. Этот эпизод неистребим, несмотря на протесты и разборы, несмотря на всякую логику — не оттого, что он обладает какой-то особенной художественной силой, а оттого, что большому количеству людей хочется, чтобы это было «на самом деле».
И это не свойство русских равнин — под снегом или без.
Собственно, знаменитая песня, что цитируется Гашеком, была популярной в Чехии после австро-прусской войны 1866 года, и имеет несколько вариантов:
