Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На этом фоне радуют новости. А они сообщают: «Социальная платформа партии „Единая Россия“ начала экспертную работу по подготовке возможных поправок в Трудовой кодекс, а также введения в реестр профессии „писатель“». Это сообщает нам вице-спикер Госдумы, заместитель Секретаря Генсовета партии «Единая Россия», координатор Социальной платформы «Единой России» Сергей Железняк.
При этом через некоторое время идея трансформировалась в «Путина попросили внести в Трудовой кодекс РФ профессию „писатель“», что довольно удивительно, потому что в Трудовом Кодексе Российской федерации вовсе нет никаких профессий.
Они, правда, есть в Общероссийском классификаторе профессий рабочих, должностей служащих и тарифных разрядов (ОКПДТР), где есть, кстати, позиция 23733 — «литературный сотрудник» (тарифная сетка не предусмотрена). Это, разумеется, унизительно — считать себя «литературным сотрудником», и должность немного другая, но по сути-то менять ничего и не надо.
Люди, которые хотят что-то «улучшить» (у нас в Отечестве все беды начинаются именно с попытки улучшения чего-то), обычно не размышляют о втором шаге на этом пути. А второй шаг тут очевиден — писателей нужно отделать от неписателей с помощью некоторой процедуры. Важность этой процедуры отметила ещё 18 февраля 1964 года судья Савельева, и человеку, считавшему себя поэтом, было сложно ей возразить.
Нужно, стало быть, где-то получить диплом об образовании, или пройти квалификационную комиссию. Причём проходить её время от времени, потому что квалификацию можно и потерять.
Было и есть обидное слово «исписался»: «Голова кружится у молодого писателя, так скоро и легко снискавшего популярность, он удваивает, утраивает число написанных строчек, не знает, какой выкинуть ему ещё новый курбет, чтобы стон стоял от всеобщего хохота; но не успевает оглянуться, как он уже выдохся и исписался до чортиков. Ему приходится повторяться и повторяться без конца, да и где же набирать ему нового материала, когда едва и едва успевает он написать к сроку в те газеты, которые ждут его рассказов… Кончается тем, что он обращается в выжатый лимон, и, подобно выжатому лимону, ему приходится в полном забвении умирать где-нибудь под забором, считая себя вполне счастливым, если товарищи пристроят его за счет литературного фонда в одну из городских больниц…»[174].
Мы, в общем, представляем, что будет с сертификацией писателей.
А пока проблемы у людей начинаются в двух случаях: когда они подают документы на визу, и им нужно что-то писать в графе «место работы», и когда к ним приходит старость, и в нервных разговорах начинают мелькать слова «непрерывный трудовой стаж», «прибавка» и «индексация».
Это наблюдение за литературной жизнью замыкается ровно на то, с чего оно началось.
Для сотни признанных читателями и бухгалтериями писателей эти вопросы не стоят — и даже гипотетическое представление о движении финансов говорит нам, что прибыль с появления профессии «писатель» в каком-то списке жизни их не изменит.
Это показал недавний скандал с Нобелевской премией по литературе (уж, казалось бы, что может лучше сертифицировать писателя, чем Нобелевская премия). Но после жарких дискуссий о том, являются ли литературой книги предыдущего лауреата, нынешний и вовсе её игнорировал. Получилось это как щелчок по носу — от Нобелевской премии и раньше отказывались, но выходило это так, будто нужно ответить на какой-то важный вызов судьбы. А тут Боб Дилан вовсе вёл себя так, будто это что-то неважное: «А? Что? Нет, я к вам не приеду. А деньги киньте на карточку или, лучше, положите на телефон».
То есть, звание писателя оказывается вовсе не таким престижным — по сравнению с собственным именем. Сдаётся, что хоть нобелевские деньги заведомо больше миллиона рублей, но жизнь Боба Дилана они не сильно изменят. У него и так работа есть.
Слава богу, у нас суд над писателем по обвинению в тунеядство сейчас представить сложно. Финансовые потоки внутри государства нынче таковы, что привилегия жить бедно, перебиваясь с воды на хлеб, будет отобрана последней.
С другой стороны, есть люди, что не могли прокормить себя литературным трудом и подрабатывали дворниками и сторожами, врачами и учителями, а также капитанами дальнего плавания. На худой конец, работали в журналах и газетах.
Им есть что честно написать в заявлении на визу, и слова «трудовой стаж» их не пугают.
Остаётся исчезающий народ без роду и племени, бредущий по литературной пустыне. Говорят, что за сорок лет в числе всяких странников происходят важные демографические перемены, и после этого срока на них не остаётся клейма прежнего уклада жизни. Я бы ставил на то, что люди без понятных и крепких профессий, не попавшие в сотню настоящих писателей, просто вымрут, как и положено в переходный период.
В общем-то недолго осталось.
12.12.2016
Книги Роршаха (О «Маленькой жизни» Янагихары)
Лето — это маленькая жизнь. Жизнь, в которой не было ни дня фальши, Вряд ли кто-то точно знает — что дальше. Только участковый мне кивнет молча… Лето — это маленькая жизнь.
Олег Митяев. «Лето — это маленькая жизнь» (1995).
Янагихара Х. Маленькая жизнь. / Пер. с англ. А. Борисенко, А. Завозовой, В. Сонькина. — М.: АСТ, CORPUS, 2017. — 688 с.
Есть особого типа книги, вокруг которых создаётся движение адептов, и из-за этого возникают трудности личного высказывания. Ведь книги, особенно художественные, это своего рода ядра кристаллизации читательского облака, один из признаков распознавания свой-чужой. Ты, находясь рядом, ощущаешь опасность не пройти акт этого распознавания. Зачем ставить себя в позицию известного набоковского персонажа, который (говоря словами другого персонажа) отнял икону у погорельцев? Для этого тебе нужно быть одиноким обеспеченным человеком. Что толку рассориться с хозяевами икон — особенно если они намоленные? Никакого толку в этом нет — разве за большие деньги.
Меня книга Ханьи Янагихары «Маленькая жизнь» интересует не сама по себе, а как феномен социологии литературы — как возникает, и как живёт определённое к этой книге отношение. Чудесный критик Галина Юзефович говорит: «Именно поэтому сходясь в том, что роман мучителен и прекрасен, дальше почти все люди, пишущие и говорящие о „Маленькой жизни“, расходятся»[175] — я, увы, не считаю, что роман мучителен и прекрасен, а куда больше текста, мне интересны его читатели. Есть в PR такой приём — сказать: «Эту книгу либо любят, либо ненавидят», и в этом приём манипуляции — тебе предлагают записаться либо в те, либо в эти, и предполагают в тебе сильные чувства, неким предметом вызванные.
