Краснолюд выругался, сорвал с головы шишак, хватанул им оземлю. Глаза у него были дикие, налитые кровью, страшные.

Чикита, напуганная криками, плясала под корнетом насколькопозволяла теснота.

— Давай сюда Ярпена Зигрина и Денниса Кранмера! Мигом!

Оба краснолюда вырвались из яростного боя, это было видно спервого же взгляда. Оба были в крови. Стальной наплечник одного носил следнастолько сильного удара мечом, что пластины встали торчком. У другого головабыла обвязана тряпицей, сквозь которую проступала кровь.

— Все в порядке, Зигрин?

— Интересно, — вздохнул краснолюд, — почемувсе об этом спрашивают?

Барклай Эльс отвернулся, отыскал взглядом корнета и впился внего глазами.

— Стало быть так, самый младший сын Анзельма, —прохрипел он. — Король и коннетабль приказывают нам прийти и поддержатьих? Ну, так раскрой глаза шире, корнетик. Будет на что посмотреть.

* * *

— Холера! — рявкнул Русти, отскакивая от стола иразмахивая скальпелем. — Почему? Чертов хрен, почему так должно быть?

Никто ему не ответил. Марта Содергрен только развела руками.Шани наклонила голову. Иоля шмыгнула носом.

Пациент, который только что умер, глядел вверх, глаза у негобыли неподвижные и стеклянные.

* * *

— Бей-убивай! На погибель сволочам!

— Равняйсь! — рычал Барклай Эльс. — Держишаг! Держи строй! И плотней! Плотней, мать вашу так-растак!

«Мне не поверят, — подумал корнет Обри. — Ни зачто мне не поверят, когда я стану об этом рассказывать. Этот квадрат дерется вполном окружении… Охваченный со всех сторон кавалерией, разрываемый на части,его рубят, давят, колют… И этот квадрат идет. Идет ровный, плотный, даже сощитами. Идет, переступая через трупы и топча их, толкает перед собой конницу,толкает перед собой элитную дивизию» Ард Феаинн". И идет".

— Бей!

— Держи шаг! Держи шаг! — рычал БарклайЭльс. — Держи строй! Песню, курва ваша мать, песню! Нашу песню! Вперед,Махакам!

Из нескольких тысяч краснолюдских глоток вырваласьзнаменитая махакамская боевая песня.

Ху-у! Ху-у!

Строй держи! Печатай шаг!

Мы прикроем ваш бардак!

Нам не греться на печи!

В бой! Вперед, бородачи!

Ху-у! Ху-у!

— Бей-убивай! Вольная Компания! — В грозный ревкраснолюдов врезалось, словно тонкое жало мизеркордии, высокое сопрано ДжулииАбатемарко. Кондотьеры, вырываясь из строя, нападали на атакующих квадратконников. Все это граничило с самоубийством. На наемников, лишенных защитыкраснолюдских алебард, пик и щитов, обрушилась вся мощь нильфгаардского напора.Рев, крик людей, конский визг заставили корнета Обри невольно скорчиться вседле. Кто-то ударил его в спину, он почувствовал, как вместе с увязшей в толпекобылой движется в сторону самого страшного столпотворения, самой жуткой резни.Обри крепче сжал рукоять меча, которая вдруг показалась ему скользкой и ужаснонеудобной.

Через мгновение, вынесенный перед линией щитов, он уже рубилналево и направо, как безумный, и орал, как спятивший.

— Еще раз! — услышал он дикий крик СладкойВетреницы. — Еще одно усилие! Держитесь, парни! Бей-убивай! За дукаты, чтокак солнце золотые! Вольная Компания!

Нильфгаардский конник без шлема, с серебряным солнцем наплаще, ворвался в строй, поднялся на стременах, страшным ударом топора повалилкраснолюда вместе со щитом, рассек голову другому. Обри вывернулся в седле ирубанул наотмашь. С головы нильфгаардца отлетел большой покрытый волосамикусок, сам он рухнул на землю. В тот же момент корнет тоже получил чем-то поголове и свалился с седла. Из-за давки он не сразу оказался внизу, несколькосекунд висел, тонко визжа, между небом и землей и боками двух лошадей. Но хотьон досыта набрался страха, боли почувствовать не успел. Когда же наконец упал,подкованные копыта почти тут же размозжили ему череп.

* * *

Спустя шестьдесят пять лет старушка, которую попросилирассказать о том дне, о Бренненском поле, о краснолюдском квадрате, двигавшемсяк Золотому Пруду по трупам друзей и врагов, усмехнулась, еще сильнее сморщивуже и без того сморщенное и темное, как сушеная слива, лицо. Раздраженная — аможет, только прикидывающаяся раздраженной, — она махнула дрожащей,костлявой, чудовищно скрученной артритом рукой.

— Никак, — зашепелявила она, — ни однасторона не могла одолеть другую. Мы-то были внутри. В окружении. Они — снаружи.И мы просто-напросто убивали друг друга. Кхе-кхе-кхе… Они нас, мы их…

Старушка с трудом сдержала приступ кашля. Те из слушателей,которые были ближе, заметили на ее щеке слезу, с трудом пробивающую себе дорогусреди морщин и старых шрамов.

— Они были такими же мужественными, как и мы, —бормотала бабулька, которую некогда звали Джулией Абатемарко, СладкойВетреницей из Вольной Кондотьерской Компании… — Кхе-кхе-кхе… Мы были равномужественными. И мы, и они.

Старушка замолчала. Ненадолго. Слушатели не торопили ее,видя, как она улыбается своим воспоминаниям. Своей храбрости. Маячившим втумане забвения лицам тех, что геройски погибли. Лицам тех, что геройскивыжили… Для того, чтобы потом их подло прикончила водка, наркотики итуберкулез.

— Да, мы были равно мужественны, — закончилаДжулия Абатемарко, — ни одной стороне не удавалось набрать столько сил,чтобы быть более мужественной. Но мы… Нам удалось быть мужественными на однуминуту дольше.

* * *

— Марти, очень тебя прошу, дай нам еще малость своейчудесной магии! Еще совсем немного! В животе у этого бедолаги сплошная каша,вдобавок приправленная множеством проволочных колечек от кольчуги! Я ничего немогу сделать, он дергается, словно рыба, которую потрошат живьем! Шани, чертпобери, держи крючки! Иоля! Спишь, язви тебя? Зажим! Заа-ажим!

Иоля глубоко вздохнула, с трудом сглотнула слюну,заполнявшую рот. «Сейчас я грохнусь в обморок, — подумала она. — Невыдержу, не вынесу больше этой вони, этой чудовищной мешанины запахов — крови,блевотины, кала, мочи, содержимого кишок, пота, страха, смерти. Не выдержунепрекращающегося крика, воя, скользких окровавленных рук, цепляющихся за меня,словно я и верно их спасение, их бегство, их жизнь… Не перенесу бессмысленноститого, что мы здесь делаем. Потому что это бессмысленность. Одна огромная,гигантская, бессмысленная бессмысленность.

Не перенесу усилий и усталости. Приносят все новых… И новых…