– Так ведь и мне, боярин, перед дочкой твоей стоять быпришлось.

Возвращение в Беличью Падь было весёлым и шумным. Скрипя,катилась нагруженная добычей телега. Выбежавшие навстречу ребятишки и с нимиРадогостев хазарчонок Светозар разглядывали убитого тура. Даже мёртвое,страшилище внушало почтение: вот-вот вскочит и бросится, наставляя рога…

– Не бросится! – сказал Радогость, на зависть всейребятне поднимая Светозара в седло. – Никуда больше не побежит.

Телега переваливалась на ухабах. Голова тура моталась изстороны в сторону и печально покачивала огромными рогами, словно прощаясь совсем, что окружало тура при жизни…

Вышел встречать охотников и седоглавый кугыжа.

– Славного зверя приглядел, дед Патраш! – ещёиздали крикнул ему князь. – Теперь баньку вели топить!

– Уже, господине, – поклонился старик, радуясь,что угодил. – Всё приготовил. Знаю, какую любишь…

Чурила подъехал и спешился, бросив Люту поводья.

– Приглашай, дед, да смотри квасу не забудь… Пошли, чтоли, бояре!

Баня деда Патраша курилась у бережка, натопленная так, чтобрёвна стен чуть не лопались от щедрого жара. Притворив дверь, стали скидыватьзасаленную, заскорузлую от пота одежду. И Халльгрим с Чурилой, оставшись в чёммать родила, посмотрели один на другого с уважением.

Подле князя сын Ворона казался совсем светлокожим: ему,бродяге, в это лето было не до солнца. Но на этом различие кончалось. Обоихможно было поворачивать над огнём – не вышла бы ни единая капелька жира. Уже неудивляло, что тогда, в поединке, ни один не вырвал победы: железо нарвалось нажелезо, сила на силу…

– Что разглядываешь, точно красную девку? –невольно улыбнулся князь. Халльгрим коснулся пальцем длинного рубца,тянувшегося у того по загорелому боку:

– Кто это так тебя, конунг?

– Хазарин, – ответил Чурила, – тот же, чтолицо разукрасил… А тебя кто? Сзади?

– Медведь, – уже отдаваясь блаженному теплу,проворчал Виглафссон. – Белый. Это было давно.

Ратибор с Радогостем разложили Чурилу на добела выскобленнойлавке, подобрались с двух сторон – и одновременно пустились трепать о княжескуюспину пушистые веники. В бане сразу же родился свежий лесной дух: повеялоберёзой, дубом и сосной. Чурила только стонал, изнеможённо жмуря глаза.

– Пару, пару поддайте…

Резной липовый ковшик опрокинулся над раскалёнными камнями.Душистое облако с шипением ударило в потолок.

Халльгрим с завистью поглядывал на гардского конунга. Тот,малиновый с ног до головы, уже с азартом охаживал веником распластанного наполке Радогостя. Одноглазый ярл мало-помалу начинал светиться всем телом, точнокрица, брошенная в горн.

Виглафссон привычно поискал глазами сына и только тутвспомнил, что забыл-таки позвать его с собой в баню.

– Сделай мне так же, – попросил он Торгейра.

Левша, усердно растиравший изуродованную руку, блеснул изполутьмы белыми зубами:

– Ложись…

Хёвдинг подставил ему спину.

– Где это ты… так наловчился? – спросил он немногопогодя, ощущая, как под ласкающими ударами рассасываются, точно вовсе их небывало, старые шрамы.

– А всё там же, – мерно трудясь обеими руками,отозвался Торгейр. – У вендов…

Боярин Ратибор, отдуваясь, умащивался невиданным снадобьем:мёдом, перемешанным с солью.

– Дороден я, – в смущении пояснил онурманам. – Князь вот говорит, кольчуга скоро налезать перестанет…

По круглому лику боярина катилась обильная влага. А наполке, в горячем вихре, ахал и охал Вышата Добрынич. Попятнанное рубцами,заросшее седой шерстью тело полосовали в шесть рук.

Чурила – только головни от него зажигать – ударом плечараспахнул дверь, пролетел мимо шарахнувшегося кугыжи и с разгона ухнул в речку.Двое викингов и бояре со смехом, с гиканьем посыпались следом. Холодная водаперехватывала дух…

Вымывшись, князь потребовал квасу.

– И мне, – жалобно попросил Ратибор. Он лежалзавёрнутый в холстину, вовсю продолжая потеть.

– Не дам, – сказал князь. – Ты у менядождёшься, кони ложиться начнут.

– Ну вот, – заворчал боярин обиженно. – Какчто, так Ратибор да Ратибор, а потом даже квасу жалеешь…

Чурила только махнул на него рукой. Дед Патраш сам подалпузатый ковш и остался стоять перед князем, выжидательно сцепив у пояса корявыепальцы.

– Что, старинушка? – спросил Чурила, передаваяковш Халльгриму. – Просить о чём-нибудь хочешь?

Мудрый дед безошибочно подобрал время. Молодой князь послебани был мягок и добр, словно ласковые венички прошлись не только по его телу,но и по душе. Кугыжа склонился перед ним едва не до земли.

– Всем родом челом бьём тебе, господине. Гневлив нынчеБог наш Кугу Юмо… жертвы просит…

Чурила сказал:

– Я-то тут при чём? Ваш Бог, не мой… я ему не молюсь.

Патраш продолжал:

– Кугу Юмо живёт в святом лесу, к которому мы, меряне,не смеем сейчас приблизиться. Ты – другое дело… Помоги, княже, умилостивитьКугу Юмо. Не то следующим летом всех нас в холопы к себе поведёшь…

Князь нахмурился. Он знать не знал мерянского Бога, но вотдань…

– Ладно, дед, – пообещал он. – Подумаю.

На другое утро к молению стали готовиться ещё затемно.Первым долгом из селения выпроводили всех мужчин. Троих дряхлых дедов спряталипо сараям. Даже князя кугыжа попросил удалиться. Негоже смотреть на таинствомужским глазам.

Чурила увел дружину в лес не пререкаясь. И там велел боярамприсматривать, как бы кто из любопытных молодых воинов не ускользнул назад.

Кроме женщин остался дома только кугыжа. Ещё накануне онтщательно, до бритвенной остроты наточил прадедовский жертвенный нож. И воттеперь старец подошёл к своему кудо, поднял у входа большую пустую корзину истукнул черенком ножа в еловую дверь.

– Кто там? – спросила изнутри старшая дочь.

– А кого ждёте? – чужим, грозным голосом спросилдед Патраш.

– Ждём великого Бога Кугу Юмо…

Старик распахнул дверь властным движением посланца сердитыхнебес. Не узнать было робкого кугыжу, ещё недавно с поклоном целовавшегокняжеское стремя… Через порог ступил в дом суровый, всезнающий волхв.

Его женщины, от старухи до внучки, в ряд стояли у очага,повернувшись ко входу обнажёнными спинами. У каждой с шеи свешивались нацветных шнурках лепёшки, мешочки с зерном и мукой, вяленые рыбки, бурачки смаслом и мёдом… Один за другим кугыжа обрезал эти шнурки, складывая приношенияв корзину, – и быстро, почти не делая больно, колол обоюдоострым лезвиембелые, незагорелые спины и плечи.