Отведя лихо от деревни, он помолодел на глазах. Проворноотряхнул залепленные зеленью колени, вспомнил про Соколика, сунул ему сладкую,на мёду, лепёшку. И под уздцы повёл к своему дому, повторяя:

– Кланяйтесь, дети мои… благодарите князя…

Дом деда, по-мерянски кудо, был в селении заметно большедругих. То было старое гнездо всего рода седобородого Патраша, того самогорода, что основал когда-то Беличью Падь. Здесь ещё жили те времена, когда накаждой возделанной поляне обитала только родня, от дедов до правнуков. И парни,не желавшие брать в жёны сестёр, отправлялись искать невест на край света – зареку, за лес.

Как и род, бережно хранимый дом был ещё крепок. Прочностояли врытые в землю угловые столбы, поддерживавшие еловые плахи стен и низкуюкрышу, крытую корьём. Дом был длинный, без окон – для тепла, с единственнымвходом посередине. Туда и повёл дед Чурилу, троих бояр и Халльгрима сТоргейром, безошибочно определив, что эти двое, приехавшие впервые, сидели вдружине не на последних местах.

После яркого солнца внутренность дома показалась совершеннотёмной, и Халльгрим едва не оступился в дверях: пол здесь был устроен немногониже окружавшей земли. Множество ног десятилетиями утаптывало этот пол – доблеска, до каменной твёрдости. В трёх очагах, между столбами-подпорками, веселоприплясывало пламя. Дым уходил в щели крыши. У огня ждал гостей заставленныйстол: низкие широкогорлые горшки вкусно лоснились тёмными боками, пахло мясом,какой-то зеленью и свежим, только что испечённым хлебом. Князь улыбнулсяхозяйской заботе. Он знал – в Пади не сеяли своего.

Он первым перешагнул через дымивший у входа костерок, сел ис удовольствием вытянул ноги. Стройная девчушка, в которой он признал внучкукугыжи, мигом пододвинула еду, протянула ковш с пенящимся пура – мерянскимпивом, – и робко произнесла:

– Угощайся, господине… не побрезгуй.

Русую головку обнимало берестяное, обтянутое шерстью очелье.Блестели чеканные кружочки и хитрые витые цепочки из бронзы, нашитые по числупрожитых лет: тринадцать.

Чурила погладил её по щеке:

– Ишь, вытянулась, невеста… сватается кто?

Девчонка смутилась, ответила невнятно, а князь краем глазаподметил поодаль некое движение: словно кто стискивал под столом кулаки.

Он вытащил нарочно для неё захваченную нитку бус, надел натоненькую загорелую шею: носи. Оглядел стол и почти не удивился, вновь увидевтого молодого мерянина. Парень сидел ниже княжьих и явно был этим недоволен. Даи разговоры Чурилы с девочкой пришлись ему не по сердцу. Князь спросил егопрямо:

– Ты кто, такой непоклончивый?

Мерянин помолчал, не торопясь с ответом, а потом вызывающебросил:

– Я здесь гость и живу в чести, а тебя вижу в первыйраз и не думаю, что должен кланяться всякому встречному. Я больше привык, чтобымне кланялись…

Вышата Добрынич про себя засмеялся: получил? Зато Радогостьне по-доброму повёл единственным оком:

– Смотри, медвежатник, как велит наш князь тебя заноги, да и в дверь…

Говорили по-мерянски, и Халльгрим мало понимал, ночувствовал назревавшую ссору. Он не успел попросить Торгейра перевести.Незнакомец отшвырнул глухо застучавшую миску и вскочил, хватаясь за меч:

– Пусть велит! Я-то думал, что это дом Патраша и чтоздесь знают, как принимать гостей, но теперь вижу, что ошибся! А кто подойдётко мне первым…

На кугыжу было жалко смотреть. Внучка теребила дарёные бусы,беспомощно глядя на князя. Она никогда не видела от него ничего, кроме ласки.Неужто на сей раз…

Радогость между тем тоже поднялся и неторопливо пошёл кбуяну вокруг стола.

– А тебя, погляжу, пора научить, как говорить с князем.

Девочка пала подле Чурилы на глиняный пол, припала лицом кего колену:

– Княже милостивый… не гневайся… не вели…

– Встань! – яростно крикнул ей мерянин. –Слышишь, встань!

Он был храбр и силён, но Радогостю наверняка не пара. Чурилебыло почему-то только смешно, и он остановил неминуемое убийство, сказав:

– Сядь, боярин… а ты, петух, не распускай хвост вгостях. Смотри, хозяина нашего перепугал мало не насмерть. Садись-ка лучше, ешьда рассказывай, как тебя звать и откуда взялся…

Старый Патраш качался от пережитого страха. Подлетевшаявнучка усадила его на скамью, и старец прижал руку к груди, унимая зашедшеесясердце. А задира мерянин с достоинством сел, выждал, чтобы перед ним обтерлистол и поставили новую миску, и только тогда ответил:

– Звать меня Азамат, сын Шаева, и я брат старейшиныБарсучьего Леса. А ты, как я слышал, кугыжа словен, но я тебя не боюсь.

Чурила проговорил не спеша:

– Твоего брата не знаю, но сдаётся мне, будь тыстаршим, не много бы дани булгары с вас насобирали. Как ныне берут?

Азамат пожал плечами:

– Обыкновенно… по собольей шкурке да по серебряноймонете от дыма, да когда ещё со свадьбы или добычи воинской… Торг у нас, купцызаходят.

Отчуждение понемногу уходило с его румяного, чуть скуластоголица. Шрамолицый князь беседовал с ним как с равным – чего ещё? Чурила вытернож о кусок хлеба. Спросить бы нынче же этого Азамата Шаевича – а что, непойдёт ли ко мне брат твой кугыжа? И брать бы стали поменьше, и живём ведьближе хана булгарского, тронет кто – прибежим… Нет, не время.

– Дед Патраш, где ты там! – позвал онстарейшину. – Расскажи-ка, какого красного зверя для нас приглядел!Поедешь ли охотиться с нами, Азамат?

Дремавший рогач приподнял голову, и мохнатые уши описали двамедленных полукруга, вбирая в себя шорохи и голоса. Он сам не знал, что егоразбудило. То ли принесённый ветром подозрительный шум, то ли просто нюх наопасность, который бодрствовал в нем даже во время сна…

Но наяву лес не рассказал ему ни о чём тревожном. Старый турпо привычке лизнул голое пятно на плече, ещё не успевшее зарасти чёрнойшерстью, – след ожога, которым отметил его недавно отбушевавший пожар. Ивновь опустил голову, продолжая прерванный отдых.

Липы покачивались над лежавшим быком, тихо беседуя опоследнем дожде и о том, как сладка была в этом году питавшая их земля… Где-тонеподалёку жило своей жизнью пчелиное дупло. Из-под деревьев наплывал запахмёда, сновали крылатые живые комочки. Мирно пахло коровами, пасшимися наполяне.

Бык дремотно повёл на них глазом, моргнул длинными ресницамии шумно вздохнул. Гнедые красавицы бродили по самой границе его зрения, но онзнал любую так хорошо, что ему казалось, будто они стояли перед ним, своимповелителем, в нескольких шагах. Особенно та, что была светлее шерстью,стройнее и легче на ногу, чем все остальные… Бык снова вздохнул. Близиласьосень, кровь бежала по жилам быстрее ото дня ко дню.