Послышались шаги, мощный голос проревел:

– Ну.

– Не холодно там?

Густой, как медвежий рев, голос ответил насмешливо:

– Это вы, мелкокостные, и под солнцем мерзнете. А мы,скифы, ко всему привычные.

Магоги вы, а не скифы, подумал он злорадно, а вслух сказалбодренько:

– Ну смотри. Если что, загляни на минутку. У меня ещеосталось вино. Согревает!

Там хмыкнуло, он слышал, как грузный варвар переступил сноги на ногу, затем голос стал чуточку тише:

– Ну, вроде бы малость продувает. Скоро заморозки, иней потраве…

– Заходи!

В темноте дверь скрипнула, он на миг увидел в чернотеквадрат со звездами. Возникла и качнулась вперед гигантская фигура, хлопнуладверь. Мощный голос подозрительно проревел:

– Почему темно? Никак нож в руке?

– Да ты что? – удивился Ездра. – Такое подуматьпро волхва!

– А что, волхв тоже человек.

– Погоди, – сказал Ездра, – сейчас отыщу кувшин…

Он топтался в темноте, натыкался на стены, бурчал под нос,но достаточно громко, наконец сзади прогудел нетерпеливый голос Бугая:

– Погоди. Что вы за дурни все такие, иудеи? Я сейчасвысеку огонь.

Ездра затаил дыхание. Послышались сильные удары огнива покремню. Тупой гой сопел, пыхтел, наконец послышалось его мощное дыхание:раздувал искорку. Затем за спиной вспыхнул дрожащий свет. Потек сладкий запахблаговонного масла в светильнике.

Ликующий Ездра взял с полки кувшин. Бугай деловито спряталогниво в кисет, принял полную кружку из рук ребе, понюхал, с удовольствиемподнес к губам. Ребе следил, как дергается мощный кадык. Гой пил крепкое вино,как скот пьет простую воду. Пара капель сбежала по мощному квадратномуподбородку. Бугай осушил до дна, глаза блестели от удовольствия, как убольшого, довольного удачным воровством кота.

– Чудо, а не вино! Даже если отравил, все равно не жальумереть от такого. Спасибо, волхв!

– На здоровье, – ответил Ездра вежливо.

Бугай отдал ему кружку и направился к двери, по дороге двумяпальцами заботливо загасив слабый огонек светильника.

Пышущий жаром после работы в кузнице, Вениамин вбежал вконюшню и сам ощутил, как к запаху свежего сена сразу примешался ароматгорящего металла и древесного угля. Крупные капли пота падали на руки, когда оннаклонился за седлом, и едва не шипели, возгоняясь в пар.

Он уже затягивал подпруги, когда услышал сзади шаги.В дверном проеме зловеще раскорячилась черная тень с торчащими волчьимиушами. Он вздрогнул, не сразу понял, что это его мать с завязанным на головеплатком.

– Куда ты собрался на ночь глядя? – сказала она ­не­добро.

Он чувствовал по ее голосу, что мать уже взвинтила себя,голос был хриплый и горячий, будто мысленно уже ругалась с ним полдня.

– Мама, – сказал он примирительно, – я не хотелтебя тревожить. Днем я работал тяжко, у меня от усталости ноги подгибаются, аруки не держат молот, потому я собрался лишь сейчас. Я отлучусь ненадолго.

Он услышал сперва шипение, с такой силой она выпустилавоздух между плотно стиснутых губ. Голос ее был горячий, словно слова вылеталииз горящего горна:

– Опять к золотоволоске?

– Мама…

– Что, не нравится? До какого позора дожили, не могу людям вглаза смотреть! Мой сын, мой любимый сын якшается со скотом как с человеком!Разговаривает с ним, трогает и даже… О господи! За что мне такая кара?

Она кричала все громче, пронзительнее. Он услышал, как усоседей хлопнула дверь, а в доме напротив вспыхнул и затрепетал слабый огонекмасляного светильника.

– Мама, – сказал он морщась, – не надо. Тыперебудишь всю улицу. Уже давно ночь, люди спят. Зачем?

– И пусть все люди знают, что ты за человек…

– Мама, – крикнул он уже громче, мать приходилосьперекрикивать, – я поеду все равно. Ты не должна меня останавливать.

Он подтянул подпруги, стараясь не смотреть на разъяреннуюмать, а когда накидывал узду, вздрогнул от ее пронзительного вопля:

– Если посмеешь выехать, я тебя прокляну!

– Мама! Даже ребе Аарон разрешает ездить к скифам.А ребе Соломон вовсе советует общаться с ними чаще.

Не слушая, мать выкрикнула неистово:

– Клянусь вечным спасением, прокляну!

Голос ее осекся, Вениамин словно ощутил ее страх изапоздалое сожаление, но слово не воробей, мать умолкла, отступила на шаг, новсе еще загораживала дорогу.

Судорога перехватила ему горло. Почему-то слезы подступили кгорлу.

– Мама… Я не знаю, это какое-то наваждение, но яне могу без нее. Это не колдовство, ибо с нею рядом я просветлен, я чище илучше! Эта девочка виновна в том, что я становлюсь ближе к своему богу. Разве нашгосподь осудил бы меня?

Он вскочил на коня. Мать смотрела с ужасом. Сын и на коненаучился скакать как дикий гой, хотя раньше и не подумывал сесть верхом,довольствовался телегой. И что-то в осанке появилось гордое, независимое,словно готов на удар отвечать ударом, а не сносить смиренно, как завещано.

– Ты не посмеешь выехать за ворота, – сказала она сугрозой.

– Мама, не делай этого, – попросил он с глубокойпечалью.

– Ты знаешь, я это сделаю! – выкрикнула она.

Он скорбно наклонил голову:

– Догадываюсь.

Конь под ним всхрапнул, она ощутила его горячий бок, ееотпихнуло в сторону, и сын освобожденно выехал во двор. Черное небо колыхалосьсверху, его голова была среди звезд. Когда оглянулся на мать, на бледном лицеглаза тоже блестели как звезды.

– Мама, я люблю тебя!

Она видела, как его каблуки ударили коня под бока, тотпрыжком мотнулся к уже раскрытым воротам. Мать задержала дыхание, ещеоставалась искорка надежды, что сын в последний миг одумается, не переступитроковую черту, но конь без задержки вылетел в звездную ночь.

И она крикнула во всю мочь, чувствуя, что делаетнепоправимую ошибку, но не в состоянии остановиться, ибо человек не волен своимчувствам:

– Да будешь ты проклят!.. Отныне и навеки!

Конь прогрохотал копытами, в бледном свете луны мелькнула ипропала тень скачущего всадника. Мать без сил опустилась на крыльцо. Ощущение,что сделала непоправимое, стало настолько сильным, что зарыдала во весь голос,завыла, закричала, как раненый насмерть зверь.

А Вениамин скакал в ночи, луна часто ныряла за обрывкитуч. Ветер дул сильный, пронизывающий до костей. Он зябко передернул плечами,хотя совсем недавно так разжарился в кузнице, что думал остаться до утрараскаленным, как болванка в горне.