Когда все мирные средства исчерпываются, то войной не пугают и о ней не трезвонят. Ее тихо готовят, быстро и решительно начинают и ставят своих противников перед фактом. Это один из основных алгоритмов всех победоносных войн. Именно в этом случае война может стать эффективным средством продолжения политики. Только, как говаривал классик, другими средствами. И это образованнейший Горчаков прекрасно понимал, но действовал прямо противоположно.

21 октября (2 ноября) Александр II в Ливадии принял английского посла А. Лофтуса. История — дама ироничная. Осенью 1876 г. она выстроила ту же мизансцену и в очень схожих декорациях. Да, да, я имею в виду Восточный кризис 1852–1853 гг. и не менее знаменитую январскую 1853 г. беседу Николая I с английским послом Гамильтоном Сеймуром. Судите сами. Персонажи: в России — жаждущие донести свои идеи российские императоры и настороженные английские послы; в Константинополе — полные решимости российские послы — надменный Меншиков с резкими заявлениями[589] и уверенный в себе Игнатьев с сообщением, по сути, той же тональности. Декорации: растущая напряженность в русско-турецких отношениях и озабоченная активностью России Европа, прежде всего Англия. Вот только ирония в том, что персонажи и формы дипломатического спектакля вроде бы те же, а драматургия — совсем иная. Если в январе 1853 г. Николай Павлович, разговаривая с послом Сеймуром, предлагал британскому правительству договориться о дележе османского наследства, то в октябре 1876 г. его сын император Александр в беседе с послом Лофтусом делал все возможное, чтобы отвести от себя и России подозрения в подобных намерениях.

Александр Николаевич подробно и много говорил о последовательных миролюбивых шагах России в Восточном вопросе, ее единственном желании добиться улучшения положения балканских христиан в тесном взаимодействии и согласии с европейскими державами без ущемления территориальной целостности Оттоманской империи. Добавил он, тем не менее, и решительных нот. Отказ Порты принять согласованный план держав по проекту реформ — это откровенная пощечина. Если Европа и впредь будет сносить подобное, то Россия этого делать не намерена. Тогда ей придется действовать в одиночку. Но это крайняя и столь же нежелательная мера. Сейчас главное, говорил Александр II послу, поскорее собрать конференцию в Константинополе и выработать окончательные условия мира на базе английских предложений.

В Англии по-прежнему упорно продолжают подозревать Россию в захватнических замыслах — это, говорил царь, достойно крайнего сожаления. Более того, «России приписывают намерение завоевать Индию и овладеть Константинополем». «Может ли быть что-либо нелепее этого? — обращался он к послу. — Первое предположение совершенно невозможно; что же касается до второго, то я снова повторяю, что это чуждо моим желаниям и намерениям»[590]. И далее он развил уже знакомую нам идею «болгарского залога», кстати, внешне опять-таки очень схожую с «залогом» дунайских княжеств, которую в период Восточного кризиса середины века столь неудачно пытался разыграть его отец — император Николай I.

Содержание беседы лорд Лофтус точно передал в Лондон, особо подчеркнув, что российский император «поручился честным словом», что «не имеет намерения приобрести Константинополь».

В ответ лорд Дерби телеграфировал послу, что «уверения Его Величества приняты были английским кабинетом с величайшим удовольствием»[591].

А после аудиенции за обедом Александр II сообщил Лофтусу о полном принятии турками российского ультиматума. Император торжествовал. Вот видите, как бы говорил он английскому послу, немного решимости, и турок не так уж трудно убедить. Но мы уже знаем, как все обстояло на самом деле.

Стремясь не упустить инициативу, британская дипломатическая машина заработала на полных парах. Уже 22 октября (3 ноября) 1876 г. Форин офис разослал всем великим державам программу будущей конференции. В ней, наряду с ранее заявленным, содержались два важных положения: во-первых, все державы будут уважать независимость и территориальную целостность Оттоманской империи; а во-вторых, ни одна из них не станет добиваться для себя территориальных или иных уступок со стороны Порты. Последнее положение английская сторона предполагала оформить в своеобразный протокол «бескорыстия».

У Горчакова вызвал возражение только пункт о территориальной целостности Порты. Он не отвергал его в принципе, но в контексте задач предстоящей конференции считал неуместным. После стольких безуспешных попыток как еще можно повлиять на турок, не заняв на время (в качестве залога) часть их территории, Боснию или Болгарию? При этом Россия, заявил ее канцлер, согласна выступить в качестве уполномоченного Европы. И уже в который раз Горчаков слал Шувалову в Лондон пространные депеши с изложением аргументов миролюбия и бескорыстия российского правительства, которые, как он надеялся, должны были растопить лед английского недоверия. Но все было тщетно.

Глава внешнеполитического ведомства Соединенного Королевства лорд Дерби считался в кабинете Дизраэли недостаточно твердым по отношению к России. А российский ультиматум Порте и впрямь наделал много шума на берегах Альбиона. В этих условиях дипломатическую активность Форин офиса Дизраэли решил подкрепить собственными заявлениями, не менее серьезными, чем ультиматум российского императора.

28 октября (9 ноября) 1876 г., когда царская семья прибыла в Москву из Ливадии, лорд Биконсфилд ответил Александру II в своей речи на традиционном банкете лондонского лорд-мэра. И на сей раз бомба взорвалась на берегах Темзы. С присущей ему страстностью и литературной напыщенностью, Дизраэли говорил об усилиях Англии по поддержанию мира в Европе. Но то, как он это говорил, отражало его «несомненное раздражение»[592].