Особого внимания здесь заслуживает позиция Андраши. Он и ранее высказывался за более короткие сроки перемирия. Но в вопросе созыва конференции в Константинополе Андраши не разделял мнений как Петербурга, так и Лондона. Он считал подобную затею совершенно бесперспективной[567].

И такая позиция главы австро-венгерской внешней политики вскоре обрела свое реальное подтверждение. Впрочем, оговаривался Андраши, если российское правительство будет настаивать на конференции, то Вена примет в ней участие. Однако, по его твердому убеждению, непременным условием такого участия должна быть предварительная договоренность трех императорских дворов о совместной программе действий на основе берлинских и рейхштадтских соглашений. Андраши был последователен: любые дипломатические новации в разрешении Балканского кризиса не должны выходить за пределы договоренностей в рамках «Союза трех императоров».

Между тем опасения лорда Дерби оказались отчасти оправданны. Вектор российского выбора в то время все более склонялся к войне.

Уже с начала сентября 1876 г., после прибытия императора в Ливадию, главной темой тамошних разговоров стала неизбежность войны против Турции. «…Сам государственный канцлер говорил это всем направо и налево», — вспоминал Милютин[568].

А в конце сентября начались чуть ли не ежедневные совещания у императора. На них присутствовали: наследник великий князь Александр Александрович, А. М. Горчаков, Н. П. Игнатьев, М. Х. Рейтерн, Д. А. Милютин и министр императорского двора граф А. В. Адлерберг. Обсуждалась внешнеполитическая ситуация и возможные действия России.

На совещании 21 сентября (3 октября) Милютин предложил немедленно приступить к мобилизационным мероприятиям, которые требуют наибольшего времени (интендантские заготовки). При этом военный министр предлагал пока воздержаться от употребления самого слова «мобилизация». Эту позицию поддержали Горчаков и Игнатьев. Одобрил начало мобилизационных мероприятий и Александр II, повелев вести их «самым деятельным образом». Решено было приступить к мобилизации войск Одесского, Харьковского и части Кавказского округов[569].

А после совещания 28 сентября (10 октября), как вспоминал Милютин, участники «разошлись под впечатлением, что на успешный исход дипломатических переговоров нечего рассчитывать». Если даже и удастся добиться перемирия и начала работы мирной конференции, «то благоприятного результата» все равно ожидать не приходится: «все-таки дело кончится войной, в которой против нас будет не одна Турция»[570].

Весьма важным оказалось совещание 3 (15) октября[571]. Началось оно с того, что «государь напал на Рейтерна за его записку», в которой министр финансов «изобразил в черных красках невыгодные для России последствия ожидаемой войны». Из содержания записки можно было сделать вывод, что положение России после реформ хуже, нежели было до них. Император вернул записку Рейтерну, «сказав, что он вызвал его не для того, чтобы узнать его мнение, следует ли начать войну или нет, а чтобы изыскать средства к покрытию тех издержек, которые вызовет война». Решительный тон совещанию был задан. Далее заговорил Горчаков. Как тонкий царедворец, князь Александр Михайлович сразу же уловил настроение императора и, прежде чем высказать собственные выводы, предложил выслушать соображения «министра военных сил» (так он называл военного министра).

Милютин доложил о военно-технических и организационных аспектах подготовки к войне, особенно в свете уже принятых мобилизационных решений. Но основной акцент военный министр сделал на «политической стороне вопроса» — он «старался обратить внимание государя и канцлера на необходимость ясного, точного определения цели и предмета военных действий (курсив мой. — И.К.) и на опасные последствия могущего быть столкновения с европейской коалицией»[572]. На это последовала довольно эмоциональная реакция Горчакова — он упрекнул Милютина в чрезмерном увлечении негативными гипотезами.

Затем уже сам канцлер зачитал доклад, составленный под его руководством бароном Жомини. Доклад был закончен 1 (13) октября и посвящен анализу текущего момента Балканского кризиса. Это был весьма примечательный документ, ярко отразивший характер тогдашней российской дипломатии.

«Нам предстоит выбор между двумя путями», — говорилось в докладе. Первый путь — это тот путь, по которому шла Россия с начала Балканского кризиса, — «улучшение положения христиан на Балканском полуострове посредством предоставления им самоуправления на достаточно широких основаниях, но без изменения политического строя Турции». Этот путь, по мнению Горчакова, позволял «избегнуть решительного восточного и европейского кризисов». Позвольте… Весь ход Балканского кризиса доказывал как раз обратное: подобных усилий было немало, результатов — крохи, а сам кризис только разрастался.

«Второй путь, предпочитаемый, как кажется, венским кабинетом, ведет к распадению Турецкой империи, с осуществлением рейхштадтских предположений».

Выбор России Горчаков увязывал прежде всего с ответом Вены. Согласится ли Андраши «заключить с нами формальный и ясный договор» на основе «рейхштадтских предположений»?

Горчаков, надо признать, демонстрировал адекватное понимание реальных проблем проводимого им внешнеполитического курса. Погруженность России в постоянные согласования по балканскому урегулированию предполагает «известную постепенность в наших действиях, и следовательно — потерю времени». Тогда получается:

Ну, как это вам, уважаемый читатель? Узнаете Горчакова? По-моему, это стилистика пышущего энергией Дантона, а не речь престарелого канцлера Российской империи. К сожалению, слова эти не получат никакого практического продолжения. Вся энергия, как говорится, уйдет в гудок. Идею же молниеносной войны настойчиво выдвигал граф Игнатьев. Только делал он это еще два месяца назад, в июле 1876 г. Но в тот период Горчаков всячески открещивался от этих предложений.