Ответ английского правительства показал, что оно в принципе безразлично относится к занятию австрийцами Боснии, отрицательно смотрит на военно-морскую демонстрацию в проливах, что же касается перспективы появления русских войск в Болгарии…

Дерби буквально «оцепенел от ужаса», услышав это предложение, — доносил Шувалов императору Александру 15 (27) сентября 1876 г. Глава Форин офиса стал настойчиво советовать российскому двору не толкать султана в сторону мусульманских радикалов и «не парализовывать его усилий», возбуждая против него членов кабинета и общественное мнение Англии[562]. Можно было подумать, что эти самые радикалы до этого мирно спали, а сам Дерби неустанно трудился над укреплением русско-английского взаимодействия.

За два дня до возвращения Сумарокова-Эльстона, 23 сентября (5 октября), Александр II читал известия из Лондона о готовившейся тайной сделке Австро-Венгрии и Англии с целью вынудить Россию одной вступить в войну с Турцией. Аналогичное донесение было получено от исполняющего обязанности посла в Константинополе А. И. Нелидова. Эти данные приводили в своей работе исследователи из Военно-исторической комиссии[563]. К сожалению, мне не удалось найти какие-либо иные свидетельства о подобном англо-австрийском сговоре. Возможно, что информаторы из Лондона и Константинополя все же сгущали краски. Ведь, вспомним, как Андраши довольно последовательно стремился решать вопросы урегулирования на Балканах, прежде всего в рамках австро-русско-германских договоренностей.

В то же время полученная 21 сентября (3 октября) телеграмма от посла из Вены вселила определенный оптимизм. Как записал в своем дневнике на следующий день Милютин, «по словам Новикова, император Франц-Иосиф при прощальной аудиенции гр. Эльстона вручил ему ответное письмо, в котором выражает полное согласие на предложение русского императора о совместном вооруженном вмешательстве». Но поспешность Новикова сыграла роль кривого зеркала истинных намерений Вены. Тем не менее это известие, приободрив Александра II, явно способствовало принятию им решения о начале частичной мобилизации, чтобы, по словам Милютина, «в случае надобности ввести наши силы одновременно с австрийскими (курсив мой. — И.К.) как в Европейскую Турцию, так и в Азиатскую». При этом Александр II был «озабочен тем, чтобы наши войска были готовы к наступлению не позже австрийских»[564].

Однако определяющую роль в оценке ситуации сыграли все же официальные ответы Вены и Лондона. А они в Петербурге были поняты вполне определенно: ни на какое совместное с Россией вооруженное выступление против Порты в поддержку даже согласованных с ней требований ни Австро-Венгрия, ни тем более Англия не пойдут. Ответ же Австро-Венгрии явно подталкивал Россию к войне. После продолжительных сомнений, к исходу осени 1876 г. Александр II понял все это очень хорошо. Но дипломатия есть дипломатия, и игру в «европейском концерте» на тему балканского умиротворения надо было продолжать.

21 сентября (3 октября) 1876 г. истекал последний срок перемирия на сербо-турецком фронте. На следующий день Горчаков в депеше, адресованной Шувалову в Лондон, предложил великим державам потребовать от воюющих сторон продолжения перемирия еще на шесть недель. За это время, по замыслу российского канцлера, представители держав должны собраться на конференцию и согласовать все спорные вопросы по балканскому урегулированию. Английское правительство откликнулось быстро, и 23 сентября (5 октября) 1876 г. Дерби поручил Эллиоту заявить эти предложения Порте, пригрозив даже возможностью разрыва дипломатических отношений в случае отказа от их принятия.

28 сентября (10 октября) Эллиот доносил Дерби, что турецкое правительство согласно на перемирие, но не на шесть недель, а на шесть месяцев, вплоть до весны следующего, 1877 г. Вместе с тем правительство султана отклонило мысль об административной автономии восставших областей и отказывалось подписать протокол о реформах. Оно считало эти меры бесполезными, так как решилось, следуя примеру Европы, ввести во всей империи конституционный образ правления, наделяющий всех подданных султана равными правами без различия вероисповедания. По этой же причине Порта не видела надобности и в конференции великих держав в Константинополе. «Парламентаризм в Турции! Все кабинеты сочли, что шутка заходит слишком далеко. Даже сам Биконсфилд с трудом сохранял серьезный вид»[565].

После получения ответа турецкого правительства Лондон, Вена и Париж поспешили выразить согласие на предлагавшееся в нем шестимесячное перемирие. Однако ответ Порты категорически не удовлетворил Горчакова, о чем он и уведомил Лондон 2 (14) октября. Столь продолжительная неопределенность не может быть принята как Сербией с Черногорией, так и Европой, считал канцлер. Факт принятия турками перемирия при одновременном отказе от английских предложений мира и очередных, теперь уже конституционных, обещаний реформ — не это ли лучшее доказательство неискренности турецкого правительства. Оно просто вновь водит Европу за нос. Стерпеть все это в который раз означало бы, по убеждению Горчакова, переступить пределы, «перейти за которые нельзя без ущерба для чести и достоинства» России. А вот то, чего, конечно же, не могло быть в послании Горчакова. Для российского правительства цель турок была очевидна: избежать зимней кампании, выиграть время для укрепления своей армии, максимально истощить и без того слабые силы сербов и черногорцев напряжением военного положения.

Такой решительный отказ Петербурга крайне встревожил Лондон. И 7 (19) октября Александр II уже читал личное послание королевы Виктории, в котором она просила разрешения на приезд в Ливадию посла лорда Лофтуса с целью прояснения смысла последнего демарша российского канцлера.

Тем временем Дерби поведал Шувалову, «что со времени нашего заявления о занятии Болгарии русскими войсками в общественном мнении Великобритании снова возродилось опасение: не посягает ли Россия на целостность Турции, не стремится ли она под благовидным предлогом улучшения участи христиан к разрушению Оттоманской империи и захвату Константинополя? Впечатление это заглушило даже чувство негодования, возбужденное в англичанах турецкими жестокостями. “A tort ou a raison” (по здравому смыслу. — И.К.), — вырвалось у английского министра иностранных дел, — всякий придет к заключению, что, отвергая шестимесячное перемирие, Россия хочет создать повод к войне, на которую она уже решилась»[566]. Если бы Россия решилась на войну тогда, в июле — сентябре 1876 г., то британские «опасения» превратились бы в подлинный кошмар. Но никакой такой решимости на берегах Невы не было и в помине.

Как отмечал С. С. Татищев, в Вене, Риме и Париже, «по-видимому, не разделяли опасений Англии» и советовали уступить русским в вопросе сроков перемирия. А под влиянием императора Вильгельма германское правительство заявило в Лондоне и Константинополе, что будет поддерживать российские сроки перемирия.