Открестится Горчаков и от собственных слов, и русская армия не вступит в Болгарию ни в ноябре, ни в последующие зимние месяцы. Попытка Игнатьева до отъезда из Ливадии отстоять ноябрьский срок начала кампании не найдет одобрения у Александра II.

Но вернемся к докладу Горчакова:

У Андраши, по словам Горчакова, «в руках» наше «рейхштадтское обязательство», которое «мы постараемся подтвердить», Бисмарк же тем более «не может стать во главе» антироссийской коалиции. И далее следовал вывод: «никогда еще при войнах наших с Турцией мы не были в таком выгодном положении и… немедленное действие для нас представляет наибольшие выгоды (выделено мной. — И.К.)».

Но Горчаков не был бы Горчаковым, если бы не засомневался: «но можем ли мы… рискнуть», под каким предлогом, и не явится ли это разрывом с Европой? И в то же время: «а если мы будем изыскивать подходящий случай и соблюдем все благоприличия, не рискуем ли мы прозевать минуту, когда мобилизация и открытие военных действий будут еще возможны?» Решения этой дилеммы у канцлера не было…

И это притом, что в тот же день, 3 (15) октября, Горчаков письменно дополнил свой доклад признанием очевидного: «Опыт прошедшего года доказал, что наши усилия соединить Европу для общего воздействия на Восток обречены на неудачу. Таким образом, нет выхода из заколдованного круга»[573].

По сути, это же имел в виду и Милютин, когда в своем дневнике оценивал итоги совещаний у императора: «…почти всякий раз расходимся в полном недоумении — как выйти из ловушки, в которую мы попали»[574].

Не перестаю поражаться. Абсолютно ясное понимание реалий ситуации, четкое видение объективных предпосылок для решительных и наиболее выгодных способов действия — и опять: «что скажет Европа», «как мы будем выглядеть в ее глазах»? Начали за здравие — кончили за упокой. Это было весьма характерно для увядающего Горчакова. Но только ли для него одного?

«Почему же князь Горчаков так скоро потерял из виду высказанное государю убеждение и, позабыв его, стал оттягивать войну до весны, когда, очевидно, все выгоды перешли на сторону противников наших?» — недоумевал участник совещаний в Ливадии граф Игнатьев. Но с его стороны это был вопрос риторический. Ответ на него он прекрасно знал. «Туман, полумеры, потеря времени и нерешительность преобладали во всем», и это притом, что «в это время настроение в Ливадии было воинственным» — так позднее комментировал Игнатьев атмосферу ливадийских совещаний[575].

Если летом — осенью 1876 г. основным виновником упущений российской дипломатии Игнатьев считал Горчакова, то позднее, особенно после начала войны, его критика обернется уже и на императора. Благодушная нерешительность Александра II все рельефнее проступала причиной негативных последствий как для русской армии, так и для внешней политики государства в целом. Однако вернемся к совещанию. В его решениях наглядно проявились данные Игнатьевым оценки.

Итак, после обсуждения доклада Горчакова на совещании 3 (15) октября 1876 г. было решено:

И последнее, пожалуй, самое главное. Конечной целью зимней кампании было признано занятие лишь Болгарии и только в качестве залога обеспечения требований великих держав по улучшению положения балканских христиан. При выполнении Портой этих требований предполагалось вывести войска с оккупированных территорий.

Ну, а если Порта и после захвата Болгарии не согласится на российские требования? Что делать тогда? Ведь именно так и произошло в действительности. Неужели участники совещания 3 (15) октября не ставили и не пытались ответить на эти вопросы? Хорошо известно, что война порой радикально ломает планы своего ведения, сверстанные в логике мирного времени.

Выработанный на совещании 3 (15) октября план действий представлен мной на основе «Записок» графа Игнатьева и работы исследователей Военно-исторической комиссии, опубликованной в 1899 г.[576]. Назовем это вариантом № 1.

Но через пять лет, в 1904 г., увидела свет монография С. С. Татищева, посвященная жизни и царствованию императора Александра II, где большая глава была посвящена кризису на Балканах. Так вот в ней автор писал, что «на совете… 3-го октября, решено, что в случае разрыва с Турцией объектом военных операций будет Константинополь (курсив мой. — И.К.)». При этом «целью войны ставился не распад Оттоманской империи, а единственно освобождение Болгарии от турецкого произвола и насилий, и занятие Константинополя имелось в виду лишь как крайнее средство — для побуждения султана к миру»[577]. Назовем это вариантом № 2.