столе, Инэвера поняла почему. Дух благословенной Сиквах, шарум’тинг ка Красии, ушел одиноким путем, но Умшала посредством магии поддерживала в ее теле жизнь – ради жизни другой, сокрытой внутри.

«Я склонюсь, – мысленно поклялась Инэвера, взглянув на сестер-жен; дама’тинг и най’дама’тинг лечили раненых не покладая рук. – Я Дамаджах и должна служить им опорой».

Но даже гибкая пальма сломается, если ветер силен, и какая другая жертва достойнее слез Дамаджах?

– Флакон.

Девочка, еще носившая бидо, поднесла пузырек для слез. Ее губы дрожали, глаза блестели, но руки уверенно собрали слезы со щек Инэверы.

Когда она покончила с делом, Инэвера придержала ее за подбородок:

– Как тебя зовут?

– Миннах вах Шазелль, Дамаджах, – ответила девочка.

– Мы должны равняться на Миннах, – громко объявила Инэвера. – На Шарак Ка жертв не счесть. Мы оплакиваем всех, но наши руки должны быть тверды.

Как одна, женщины поклонились, и Инэвера вышла из палаты – Асукаджи по-прежнему ждал. Сжимая копье Сиквах, покрытое ихором и горящее магией, он вперял взор в острие, как будто оно скрывало некие тайны.

– Докладывай, – велела Инэвера.

– Джурим еще жив, но из Волков уцелели немногие, – сообщил Асукаджи. – После гибели Сиквах палаточные великие метки не выдержали. Я возглавил эвакуацию и держал алагай у стены, пока их натиск не сломился. Сейчас командует Шару, но скоро рассвет, и я не думаю, что демоны нахлынут опять.

– Ты молодец, дамаджи, – кивнула Инэвера. – Ты будешь командовать войсками вплоть до дальнейшего распоряжения. Возвращайся к стене и держи ее до рассвета, потом доложишь.

Она собралась уйти, но заметила в его ауре вызов. Остановившись и чуть повернувшись, чтобы он видел ее только в профиль, она небрежно придвинула руку к хора-жезлу:

– Что-то еще, племянник?

– Ты знала? – тихо спросил Асукаджи.

– О чем?

– Избавитель повелел подчиняться тебе, тетя, – с нажимом произнес Асукаджи, подавшись ближе, – и быть по сему. Но нас обоих обесчестит твое мнимое непонимание. Ты знала, что моя кузина беременна, когда отдавала ей приказ?

Инэвера вздернула подбородок:

– Знала.

– Столько недель, – сказал Асукаджи, словно не в силах поверить. – Бой за боем – в Лабиринте, на стенах, за метками. Ты снова и снова ставила ее на край бездны с невинным ребенком во чреве – как поступила с моей сестрой и Каджи.

– Может быть, мы, Асукаджи, обсудим в конце концов, кто из нас больше навредил Ашии?

Асукаджи оскалился:

– Я знаю свой грех, тетя. Я покусился на сестру из ревности, и Эверам покарал меня за это преступление. Но Избавитель – исцелил. Простил. Однако ты стараешься меня наказать.

– Наказать? – изумилась Инэвера.

– Ты не дала мне помочь сестре и племяннику. Ты отправила беременную Сиквах на передовую, вместо того чтобы препоручить Шарак мне.

– Ты себя переоцениваешь, племянник, – сказала Инэвера. – Тебя воспитали в Шарик Хора. Откуда тебе знать, как командовать отрядами в Лабиринте? Что для тебя Шарак Ка? Провоевав в ночи считаные недели, ты возомнил себя равным сестре и кузине, которых годами готовил в шарумы наставник Энкидо. Твой отец был великим человеком, и ты себя мнишь таким же, хотя помог своему любовнику его убить. Сиквах была грамотнее тебя – вот почему ей доверили командование.

Настала ее очередь надвинуться, тогда как Асукаджи попятился и съежился.

– Шарак Ка не имеет отношения к гордыне, юнец. Твои сестра и кузина это знали, а тебе, видимо, невдомек. Алагай убивают не только воинов. Они одинаково истребляют грешников и невинных. Первая война требует жертв от всех.

– И все равно ложится на мои плечи, – подхватил Асукаджи. – А Сиквах обречена на полумертвое существование, пока мы тщетно надеемся спасти ребенка.

– Такова инэвера. Ты так и будешь стоять и оплакивать ее участь или пойдешь защищать стену?

– Если алагай навалятся снова, в ней будет множество брешей, – ответил он. – Мы не продержимся следующую ночь без серьезного ремонта и подкрепления.

– Почини, что сумеешь, – сказала Инэвера, – но подкрепления не жди. Мы не можем обескровить Дар Эверама, а внимание племени Лощина приковано к северу. Нам придется положиться на себя, и пусть Эверам с шар’дама ка явят нам чудо.

Глава 39

Мозговик Свистуна

334◦П.◦В.

Аббан резко проснулся на жестком ложе в своей келье от крика Зари.

Теперь так начиналось каждое утро. Хасик счел важным сохранять Аббана в добром здравии. Хаффит был нужен ему как счетовод, но Хасик не давал ему забыть о неоплатном кровном долге. Аббан не избежал расправы. Он, как условились, постепенно перекладывал свое бремя на чужие плечи.

Вскоре Заря вошла в келью с подносом. Ее лицо представляло жуткое зрелище: дыра, зиявшая на месте носа; челюсть, распухшая после того, как Хасик выдернул зубы. Одного глаза не хватало, пустую глазницу прикрывала тряпка. На обеих руках недоставало мизинцев, и Заря прихрамывала, щадя покалеченную ногу.

Женщина смотрела в пол, за что Аббан был ей признателен. Он видел от нее только добро, а отплатил предательством. Хасик знал, насколько ему от этого тяжко, – потому и посылал ее с завтраком. Аббан таким образом поневоле видел, что вместо него страдает она.

– Проголодался, хаффит? – осведомился Хасик, возникнув на пороге каморки, которая служила Аббану и рабочим кабинетом, и кельей.

В ней были письменный стол, тюфяк и тесное отхожее место – занавешенная ниша с дырой в настиле, которая открывалась в яму, а та уж только Эверам ведал, куда вела.

Аббану разрешалось выходить исключительно с Хасиком. Повлиять на стоявших за дверью часовых стало невозможно после того, как Хасик отрезал ухо шаруму, который осмелился нагнуться и послушать, о чем там шепчет ему хаффит.

Хасик и ел вместе с ним, оставаясь единственным, с кем хаффиту дозволялось общаться.

Что было, конечно, наибольшим мучением.

Заря поставила подносы и быстро уковыляла прочь.

– От нее станет мало толку, если и дальше кромсать, – заметил Хасик.

– Ты здесь хозяин, – сказал Аббан. – Ты всегда можешь явить милосердие.

– Тю! – отмахнулся тот. – Проще убить ее и начать заново с кем-то из дочек.

Аббан содрогнулся, а Хасик со смехом подтолкнул к нему поднос:

– Ешь, хаффит! Ты уже вовсе не жирный!

Пища не радовала. Чаша кислого, сильно разбавленного вина; краюха черствого, пополам с песком хлеба. Ломоть перележавшего в леднике мяса, недозрелое зеленое яблоко. И все же, если верить счетам, Аббан питался лучше многих в монастыре.

Хасик же насыщался, как земплепашеский принц, на блюде лежала гора вареных устриц в топленом масле. Солдафон обжирался, и аромат его яств сводил с ума.

– Вот же титьки Най – не