Данил метнулся к нему и сгреб за глотку. Он ничего не мог ссобой сейчас поделать — и тряс Пацея, как крысу, крича ему в лицо:

— Это ты — КГБ? Ты, сука?! Ты сраная подметка, пешком подстол ходил, когда… Это мы — КГБ СССР, это мы — имперские волки, и будем рватьглотки, пока живы… Это ты нас остановишь, блядь?!

Опомнился наконец. Мотая головой, чтобы отогнатьмельтешившие перед глазами алые круги, сел на стул и едва попал в ротсигаретой. Пацей, выждав немного, сказал не без вкрадчивости:

— Данила Петрович, я понимаю, каждый может сорваться… Нобудьте профессионалом… Хорошо?

— Хорошо, — отозвался Данил, почти спокойно, кривя рот.Встал, присел над Пацеем на корточки и расстегнул ему рубаху сверху донизу. —Вот с этим парнем, что все время молчит, мы когда-то долго ошивались южнее рекиПяндж… Там был такой Мансур — дикарь, зверь, великолепный образчик зверя,первобытного вождя племени. Но, кстати, он на свой манер воевал честно, онтворил с пленными жуткие вещи, но никогда не трогал тех, кто не воевалнепосредственно против него, женщин не обижал, штатских типа геологов иливрачей отпускал, лишь ухо отрезав или там палец — что с его стороны былопрямо-таки царской милостью… У нас была с ним хитрая партия, мы его убили вконце концов, и еще три раза прихлопнули бы, но он был правильный враг…

Ладно, я отвлекся. В общем, Мансур не любил сдирать кожу счеловека вульгарно, «чулком», изобретателен был. — Данил достал зажигалку ипринялся, легонько касаясь кожи, водить по груди и животу майора. — Вот такидут надрезы, потом так, следите за мыслью… кожа с человека сдирается, надо вамсказать, легко, если имеешь сноровку… Представляете? Вы весь, от пояса доглотки, покроетесь фестончиками кожи, я попытаюсь в точности воспроизвестиМансуровы изыски… Будете похожи на новогодний фонарик знаете, такие пышные? Мынайдем способ сделать так, чтобы вы не орали — или, по крайней мере, чтобы всоседних квартирах ваше мычанье не расслышали… Я не ручаюсь, что вы не сойдетес ума, когда увидите себя… Ну, а снадобья от болевого шока у меня есть. Хватит,Пацей, кончились разговоры, началось зверство. Вы положили столько моих парней,что я без малейшей брезгливости буду резать из вас арабески и узоры… А потомбудет поздно. Потом вас, такого, ни в коем случае нельзя будет оставлять вживых. Да вы и сами будете просить, чтобы нас дорезали. Это не поэтическоепреувеличение, бывают ситуации, когда то, что от человека осталось, умоляет егодобить… Хватит разговоров. Могу гарантировать одно: вы никогда не попадете вруки Батькиных спецслужб. Это я гарантирую. Пошел счет. После «нуля» меня неостанов ит никакая сила… Три, два, один…

— Подождите, — сказал Пацей, глядя ему в лицо и бледнея наглазах.

…Лемке, отвернувшись от Данила, негромко сказал:

— А ведь прав, сукин кот. Мы ни за что не успеем раскачатьмахину. И к президенту не прорвемся.

— А кто собрался к нему прорываться? — пожал плечами Данил.— Уж не я, по крайней мере.

Пятнадцать человек, не считая нас с тобой, некотороеколичество транспортных средств, некоторое количество стволов… А кто сказал,что этого недостаточно? Дивизия против нас, что ли?

— Это точно, — отозвался эхом Лемке с тем же блеском вглазах, что давно уже настораживал Данила.

— Капитан, — сказал он, помолчав. — Я тебя умоляю, возьмисебя в руки. И быстрее.

— Я спокоен.

— Ты танцуешь, — сказал Данил, — В старые времена это именнотак и называлось.

— Кажется тебе.

— Нет. Капитан, соберись. Я в тебе не сомневаясь, но тытанцуешь… А это хреновый симптомчик, чуть ли не та самая пресловутая печать начеле. Ваську помнишь? А Хобота?

— Да ладно тебе, — сказал Лемке серьезно. — Я соберусь,Данил, соберусь…

Давай командуй.

— Магазины еще не закрыты, — сказал Данил. — Нужно в темпедостать хорошую фототехнику и, что здесь будет немного труднее, приличнуюпорнографию.

Смачную, цветную, замысловатую…

ВОЛКИ БЕГУТ МОЛЧА

СТОЛИЦА, 09.00

Милицейский генерал-майор вышел из подъезда привычной,наработанной походкой: деловой и вместе с тем лишенной всякой суетливости.Легонько, порядка ради одернул парадный китель. До черной «Волги» с особыминомерами оставалось не более восьми шагов.

Пройти их генерал так и не смог. Неведомо откуда вынырнув,курчавый негр вьюном пошел вокруг него в лихой пляске, чем-то напоминавшейкамаринскую, а частично и смахивавшей на здешнюю лявониху. Из одежды на немимелся лишь веревочный поясок, кое-как прикрывавший срам гирляндой банановойкожуры правда, при особо азартных пируэтах кожура так и взметалась.

— Симба, бвана, симба! — самозабвенно орал негр. — Рамамбахара мамбуру, мамбуру! Моя Ма-самба пляшет самбу!

Генерал был скорее ошарашен — никаких других чувств пока чтои не успел испытать. Свидетелей не было. Он растерянно покосился на водителя,уверенный, что тот поспешит моментально восстановить общественный порядок исубординацию, но водитель, такое впечатление, дремал, привалившись виском кполуопущенному стеклу.

На самом деле он был вырублен коротким мастерским ударом идолжен был очнуться лишь через четверть часика. Знать этого генерал не мог — изатоптался, ощущая некую обидную, пожалуй что, и унизительную чуточку неправильность происходящего. С генералами, особенно милицейскими, так себя вестине положено.

Негр, однако, плевал на субординацию — извивался всеморганизмом, подлец, выкрикивая свои непонятные припевки.

Окончательно разъяриться генерал не успел. В мгновение окасорвав крышку с пластикового желтого ведерка, негр широко размахнулся — ив лицогенералу, в грудь, в живот ударил вязкий густой поток кроваво-красного цвета,невыносимо резко пахнущий свежей краской (каковой и являлся).

Ослеп генерал мгновенно. Фуражка слетела, он попробовал былопротереть глаза кулаками, но лишь усугубил этим ситуацию, взвыв от боли,намертво сжав веки, под которые словно песок насыпали. Закричав, наконец, вполный голос что-то непонятное ему самому, он не мог видеть, как негр опрометьюкинулся за угол, так и не испачкавшись в краске. Вскочил в гостеприимнораспахнутую для него дверцу «Москвича», прилег на заднее сиденье, чтобы никтоне узрел.

Глядя в потолок «Москвича», Франсуа Петрович Пормазов,сугубый профессионал, осклабился в гнусно-довольной улыбке. Он снова сработалчисто — в переносном смысле, конечно, никак не в прямом.

Поставьте себя на место путчистов, которых, если сосчитать,довольно мало, которые сейчас под расстрельной статьей, которые, как положенолюбому путчисту, себя не помнят от напряжения, а нервы напоминают предельнонатянутые гитарные струны, готовые пронзительно взвыть от легкого касания.