Короче говоря, не грозите отмщением — оно все равно опоздает— и не бейте на жалость. Когда баба лезет в мужские игры, жалости не бывает…

Она боялась, ясно как божий день, но все же, Данил понимал,всей серьезности не осознавала. Чересчур уж холеная и благополучная молодаядамочка, трудно перестроиться и понять, что оказалась у параши…

— Я требую…

— Ну, хватит, — поморщился Данил. — Адвоката? Совершенноидиотское требование, уж простите. Смех… Звонка телефонного требуете? Уж немайору ли Пацею, с коим вчера так мило беседовали по телефону из Москвы? Вампленочку прокрутить или так поверите?

— Вы и не представляете, во что ввязываетесь…

— Это я-то? — без всякого наигрыша удивился Данил. — Ада, выеще запущеннее, чем мне казалось… Это вы не представляете, что может случитьсяс вашими наманикюренными ноготками уже через четверть часика…

— Что вам от меня нужно?

— А знаете, это уже напоминает деловой разговор, — сказалДанил. — Похвально… Вот бумажка номер один. Согласно данной квитанции, выданнойзаведением «Колесо Фортуны», вы поставили сорок две тысячи зеленых на то, чтоЛукашевич перестанет быть президентом уже в этом году. Бумажка помер два,аналогичного содержания. Варшавский филиал «Роббинс и Фаулер». Двадцать шестьтысяч долларов. В Европе ставки принимают с большей осторожностью, тамсоотношение не столь задрано, всего-то семь к одному — но все равно нехило…Всего — шестьдесят восемь тысяч. Я ничего не утверждаю прямо, но чутье мнеподсказывает: где-то есть и третий квиток, на тридцать две тысячи, потраченныхна столь же азартное и полностью аналогичное предприятие. Чую, есть третийквиток. Очень уж подозрительно согласуется с теми ста тысячами баксов, которыевы получили под льготный процент благодаря содействию одноговундеркинда-реформатора… Простите, Ада, но это — дрянная мелочность. Неудержались, решили хапнуть куш…

— Вы полагаете, в этом есть что-то криминальное?

— Как сказать… Будь у вас миллиончик баксов, все можно былобы и списать на азарт. Но когда человек влезает в долги, чтобы сделать ставкина конкретный результат, с точки зрения многих весьма даже проблематичный, толюди подозрительные, вроде нас, начинают думать: а не знает ли наш игрок что-тотакое, что ему позволяет без страха ухать денежки? По аналогии со скачками — нешепнул ли ему пару слов жокей? Не подкупил ли он жокея? Не знает ли он точно,что несомненному фавориту сыпанули в овес какой-то гадости и фаворит сдохнет,не доскакав до первого барьера? Ну что ж, вы не первая и не последняя, ктопопытался извлечь из ситуации маленькую выгоду для себя…

Ада, пока он говорил, слушала внимательно, с легонькойиронией в улыбке.

Закинула ногу на ногу, прищурила хорошо подведенные глаза:

— Я по-прежнему не вижу никакого криминала…

— Но поймите наконец, что мы не в суде, — сказал Данил. —Тут никого не заботит соответствие ваших поступков статьям Уголовного кодекса.Задача у нас другая. Вы нам сдадите эту кодлу. Пацея, вашего вундеркинда,прочих, вы перед моим магнитофоном вывернетесь до донышка. Тогда, оченьвозможно, останетесь живы. И с нетронутыми ноготками. Неужели вы совершенно небрали в расчет, что противная сторона что-то узнает и примет свои меры?

— Можно вам задать серьезный вопрос?

— Ну разумеется, — сказал Данил.

— Сколько вы стоите? Вы и… этот? — она большим пальцемпоказала себе за спину на Франсуа.

— Мимо мишени… — сказал Данил, ничуть не рассердившись. —Бывают ситуации, когда никакие деньги не смогут ничего компенсировать. Я непросто платный исполнитель — ваши дружки собрались развалить и мое предприятие.Тут никаких денег не хватит. А этот элегантный господин, на коего вы показалистоль пренебрежительно, не перекупается по одной-единственной простой причине:не перекупаясь, он сохранит репутацию незапятнанной и благодаря этомузаработает столько, что опять-таки бесполезнылюбые контрпредложения… Мы непродаемся как раз оттого, что — циники.

— И все же?

— Давайте оставим это. У вас в «дипломате» обнаружилсякрайне интересный листок. В самолете, должно быть, набрасывали? Кружочки сбуквами, стрелочки… Буквы очень напоминают сокращенные до аббревиатуры названияиных столичных газет, план информационного обеспечения акции?

Пацею должны были показать?

— Я и не говорила, что знаю какого-то Пацея…

— Скажете, — заверил Данил. — Вы поверьте, мы люди безвсяких предрассудков, я уже говорил. Палач не знает роздыха, и все же, чертвозьми, — работа-то на воздухе, работа-то с людьми… Что вы морщитесь? Ненравится такая поэзия? Привыкли к чему-то более элегическому? Есенина вампочитать? Извольте. Пей со мною, паршивая сука… Не морщите носик, это тожеЕсенин. Хотя я ни за что не стал бы пить с прошмандовками вроде вас…

— Слушайте, вы!

— Возможно, я и был бы с вами более галантен.

Очень может быть. Но здесь убивают людей, вы понимаете? Людейубивают. В том числе и совершенно непричастных, виновных только в том, что в ихсмерти кто-то увидел неплохую декорацию…

— Не понимаю, о чем вы, — сказала она высокомерно. — Я вжизни и пальцем никого не тронула. И мои знакомые тоже.

А ведь я ее ненавижу, подумал Данил. За прошлое, пусть она кнему и непричастна. Нет ни капли ненависти к тем вождям, которых охранялкогда-то, зато скулы сводит при воспоминаниях о той своре дочки, племянники,дядья, холеные бляди, прихлебатели, мужья внучек-страшилок, трахавшие ихисключительно в темноте, стиснув зубы… И это вовсе не злоба безропотного лакея,тут нечто серьезнее: свора сама по себе была скопищем пустышек, ничтожеств,процветавших исключительно за счет близости к охраняемому телу.

Вожди, как к ним ни относись, все-таки были личностями, покрайней мере, пока не одряхлели до маразма…

Так что очаровательная Ада — всего лишь скверное, дешевое, вмягком переплете переиздание. Из той же своры.

— Удивляюсь я твоему ангельскому терпению, — подал голосФрансуа. — Я бы не смог с этой блядью столько времени вести светские беседы, даеще улыбаться почти мило.

— Ларчик просто открывается, — усмехнулся Данил. — У наснемало времени, можем себе позволить многословие… Впрочем, времени не так уж имного…

Ада, мне интересно, вы хоть понимаете, что своей алчностьюмно-огое запороли? Если бы не ваши ставочки против Батьки, на вас могли и невыйти вообще, остальных так и так взяли бы за хобот, но вы могли проскользнутьсквозь невод, оставшись совершенно мне неизвестной…

— Послушайте, — досадливо поморщилась Ада. — Не пора ликончать этот балаган? Я совершенно не представляю, чего вы от меня требуете. Яхочу встать и уйти отсюда. Я понимаю, вы мне не дадите подбежать к окну,разбить стекло, заорать на всю улицу… А вы-то понимаете, что вам оторвутголовы?