— Вся из себя дерганая… — заключил Данил.

— Тьфу ты! — словно бы с облегчением вздохнула Оксана. —Заявилась, не запылилась…

— Кто это?

Она со сладострастной иронией протянула:

— А это, изволите ли видеть, и есть Катюша Черникова, роднаясестричка моего благоверного. С коим плечо к плечу борются с тиранией исатрапией… Я же тебе рассказывала.

— У нее что, есть ключ?

— Ага, благоверный оставил, уже давно тому. Обожает иногдазавалиться в ночь-полночь, чтобы поделиться новостями с фронта. Живет-то черезподъезд. С месяц назад, не поверишь, прямо в спальню вперлась, когда мынаходились в довольно интересной позиции, заорала с порога: «Олежек, какаярадость! Наш последний манифест только что передала «Немецкая волна»! Ты незнал?»

— Тяжело тебе, — посочувствовал Данил.

— Я серьезно…

— Да верю, верю, — сказал Данил. — Есть такие, я самсталкивался в родном Отечестве… Меня другое интересует. Будь в квартире засада,не гуляла бы дамочка столь свободно… А? Непременно связали бы дуру и сунуликуда-нибудь под стол…

— Это точно.

— Пошли, — решился Данил. — Только держись сзади, и, есливсе же на лестнице начнутся неожиданности, ори во всю глотку насчет пожара —так народ быстрее отреагирует… Ключ дай.

— Он же в сумочке, а сумочка осталась…

— Тьфу ты… — плюнул Данил. — Ладно, позвоним…

Никаких неожиданностей на лестнице не произошло. Когда онпозвонил, дверь распахнулась почти сразу же. Политически упертая сестрицачеловека, которого Данил так и не видел в глаза — чем ничуть не огорчался, —уставилась на него с невыразимым удивлением. Но, усмотрев за его спиной Оксану,отступила, давая пройти, поморщилась:

— Чем это пахнет?

— Навозом, сиречь конским дерьмом, — охотно разъяснил Данил,только здесь, в квартире, рассмотрев, на что они с Оксаной похожи, парочкаболотных чертей, да и только.

Там, на улице, он ошибся — сорока ей не было, скорее ужтридцать, но варварское пренебрежение к собственному лицу столь явное, чтозаставляет печально вздохнуть про себя. Про косметику определенно слышала лишькраем уха, кожа серая, в углах рта устойчивые истерические складки. Еслибедняге Франсуа пришлось для пользы дела спать с кем-то вроде этой, следует емувыдать незапланированные премиальные из собственного кармана…

— Интересно, где это ты проводишь время, что вернулась втаком виде? — со всем возможным сарказмом поинтересовалась эта самая Катя,намеренно игнорируя Данила. — Ты хоть видишь, что у тебя штаны расстегнуты?

— Ага, — бросила Оксана. — И трусы забыла довольно далекоотсюда… — Обернулась к Данилу:

— Поставь кофе, пожалуйста, там и коньяк есть, а ябыстренько ополоснусь после всего… — и преспокойно направилась в ванную, находу сбрасывая испачканный жакет.

— Вы кто такой? — уставилась на Данила Катя. Он с превеликимтрудом подавил искушение ответить: «Майор КГБ в отставке» — то-то взвилась быдо потолка. Устало сказал:

— Знакомый…

— Понятно… — протянула она, старательно пытаясь испепелитьего сарказмом. — Из… этих?

— Из кого, простите?

— Из «новых рутенов»? Которым на судьбы Родины наплевать?

— Что-то вроде, около того и вообще… — пробормотал Данил,печально разглядывая себя.

Джинсы хоть выбрасывай — но не просить же при Кате запасныештаны Оксаниного муженька? Пожалуй, это уже выйдет перебор…

Сняв трубку, он кратенько поговорил с Волчком, так, что дляпостороннего уха беседа осталась совершенно непонятной, включил «Тефаль» и вдва счета сварганил приличный кофе. Бросив косой взгляд на Катю, мысленноплюнул, без церемоний вошел в ванную с чашкой и рюмкой коньяка. Оксана,блаженствовавшая в исходившей парком прозрачной воде, без смущения принялачашку, отпила глоток, блаженно зажмурилась:

— Эдем…

— Я связался с моими волкодавчиками, — сказал Данил. — Скороздесь будет машина, прикинем, что дальше делать. Одно скажу: ты у меня безохраны по этому городу шляться больше не будешь, пока все не кончится…

— Разве я против? — Оксана смотрела на него снизу вверхпокорно и беспомощно. — Ты уж меня, пожалуйста, не бросай, я храбрюсь ихорохорюсь, но страшно до жути…

— Не брошу, — пообещал Данил, проведя кончиками пальцев поее влажному плечу.

— Я сейчас вылезу, коньячку попьем… Болтавшаяся возле дверив ванную, как челнок, Катя громко произнесла в пространство:

— Интересно, вы оба слышали, что на свете существуют правилаприличия?

— Вот странно, — сказал Данил, выходя из ванной и прикрываяза собой дверь. — От кого-то я уже слышал эти термины…

— Боже, видел бы вас Олег…

— А меня нельзя бить, — сказал Данил. — Я Сахарова вживуювидел и с самим Гайдаром за одним столом сидел. Стол, правда, был персон наполсотни… Так что нельзя меня бить.

— Да причем тут это… — махнула рукой Катя, бросая в роточередную сигарету. — Причем тут — бить… Просто человек сидит в тюрьме толькоза то, что хотел видеть Родину свободной, а вы в это время прожигаете жизнь,как… — Она попыталась подыскать наиболее обидное определение, но так и непридумала.

«Нет у меня времени на развлечения, — подумал Данил. —Заказал бы я Лемке фотомонтаж, где мы с Возняком вместе сочиняем манифестсупротив Батьки — ты б, дуреха, передо мной навытяжку встала…»

Вышла Оксана, в длинном, до пола, халате, при каждомдвижении подчеркивавшем тело так, что любая прозрачная ночнушка проигрывала.«Какая девочка, — подумал Данил, ощущая все ту же тоскливую пустоту. — Боже,какая девочка… Влюбился бы при другом раскладе, голову потерял…»

— Что же с тобой придумать? — Оксана задумчиво воззрилась нанего. — Давай какие-нибудь Олеговы брюки приспособим…

Катя демонстративно фыркнула.

— Не надо, — отказался Данил, все же ощущая некоторуюнеловкость. — Сейчас мои парни подъедут, я просил что-нибудь привезти…

— Он не имеет отношения к органам? — громко спросила Катя,указав на Данила так, словно он был пустым местом.

— Ни малейшего, — сказала Оксана. — Он имеет отношение комне, и только лишь. Он вообще из России, в наши игры не запутан…

— А политически вы на чьей стороне?

— Ей-богу, не знаю, Катя, — устало сказал Данил. — Я простойкоммерсант и в эти тонкости не лезу.

— Ну, вообще-то, с вами не все еще потеряно… — Катя словнобы подобрела, так, опустилась стрелка на парочку делений. — Оксана, я с тобойхочу серьезно поговорить.

— Только, умоляю, без морали…