Москвы, в Крупках у меня была другая интересная встреча, привожу выдержку из своего письма брату: «Я сделала на три часа перерыв, до следующего поезда, в Крупках, и вызванный с докладом на станцию Горошко ожидал меня с чаем и завтраком на въезжей, против вокзала. Здесь, доложив мне, что центр так и не продан, потому что сделки опять сорвались, а теперь его торгуют радонские поляки, он представил мне одного старика, опоздавшего на поезд, причем предупредил меня, что это старик будто бывший старшина и знает тайну щавровского недохвата земли.

Я попросила старшину к себе чай пить. В разговоре оказалось, что он вовсе не старшина, как сдуру понял Горошко, а очень богатый польский помещик, коннозаводчик, живет в Москве, сын у него в лицее. И уже три года тому назад, хорошо осведомленный о недохвате щавровской земли, как оценщик Московского банка, он говорил об этом Полякову.

Значит, значит, как были бы напрасны попытки подсидеть, наказать банк! Там лучше нас и давно знали, что план их фальшивый, и мы поступили правильно именно так.

Вечером Витя встретил меня в санях «Гарни» и радостный, веселый еще в дороге сообщил мне все минские новости, а также треволнения из-за лесных купцов, явившихся покупать сарновский лес.

Глава 24. Бар-град

Пора нам было с Оленькой собираться в Бари. Тетушка на время нашего отсутствия уезжала в Петербург, проведать внучек, а Витя был намерен проводить Тетю и в Петербурге познакомиться с Дерюжинским, чтобы переговорить с ним о продаже леса. Дело в том, что лесные купцы приехали торговать у нас участок в семьсот пятьдесят десятин неважного леса в Сарнах и давали семьдесят пять тысяч. Но когда Витя вник в условия этой покупки, которая могла бы нас так выручить, он остановился. Бушевал Кулицкий, притащивший этих покупателей из Полесья, бушевала и настаивала Оленька, но Витя вызвал телеграммой Шолковского, и оба решили, что так торопиться нельзя: евреи требовали пять тысяч неустойки на случай, если бы лесохранительный комитет не разрешил этой сделки и требовали подписи Дерюжинского, без согласия которого нельзя было ничего обещать. Об этом и нужно было поговорить с Дерюжинским предварительно, его ожидали из-за границы не раньше первого февраля, а купцы не хотели ждать дольше первого февраля. Как ни жаль было, ведь тогда бы мы уже весной могли переехать в Сарны, но пришлось отказаться от этой сделки. Хорошо было только то, что мы теперь убедились, что в Сарнах растут не одни розги, и это очень успокоило Витю, а тем временем явился вызванный Сарнами новый проект.

В мое отсутствие обедал у Вити борисовский предводитель Попов и сказал теперь Вите категорически, что меняться с ним должностью он ни в каком случае не будет, потому что ожидает со дня на день назначения в город Н. Тогда борисовская вакансия за Витей, но для этого нужен еще «последний толчок». Так как Попов давно ожидал этот «последний толчок», Витя задумал предложить обмен службы Вишневскому, председателю мировых посредников в Луцке, недавно назначенному туда на земских начальников Минской губернии. Витя ожидал только мое согласие. Луцк в ста верстах от Сарн. О, конечно, я согласилась с величайшей радостью. В объяснение этой радости должна пояснить, что наше положение в Минске становилось все нестерпимее. Не одно капризное желание вырваться на нашу «волю волынскую» руководило мной, но та атмосфера, которая сгущалась над нами в Минске.

История с ревизией городской управы, уже столько испортившая Вите крови, далеко не была закончена. Начатая год назад административная ревизия вице-губернатора Межакова с целым штатом ревизоров длилась шесть месяцев, и Витя, ревизовавший продовольственную комиссию, обнаружил полное отсутствие оправдательных документов и недочет до двадцати четырех тысяч. Главарь (богач, банкир Мойша Поляк) с прочими городскими деятелями были изобличены в неправильных действиях. Витя представил свой доклад еще в апреле прошлого года. Много было шипенья по этому поводу, и Межаков принимал все меры, чтобы затушить все эти разоблачения. Но общественное мнение с этим не мирилось, и время от времени в местных газетах проскальзывали намеки по поводу слишком благополучного исхода неблагополучного дела. В декабре же в местной газете появилось очень решительное требование к губернатору успокоить общественное мнение, опубликовать результат ревизии, отчет Межакова, доклады ревизоров и, в особенности, доклад Масальского-Сурина, который почему-то особенно отмалчивался. Даже в списке ревизоров Витя совершенно не был упомянут, хотя в течение нескольких месяцев вел ревизии продовольственной части городского самоуправления, уже не говоря о том, что он один не получил наградных денег, как получили все ревизоры. Где его доклад, почему такая тайна? Все это было чрезвычайно неприятно, потому что какой-то тайный доброжелатель привлекал внимание на Витю и этим еще более возбуждал против него.

Еще через месяц, двенадцатого января 1911, Вите был прислан отпечатанный в губернской типографии отзыв продовольственной комиссии о докладе Вити «для его сведения», сплошная брань: его обвинения назывались искусственно созданными, предубежденным недоброжелательством и пр. Но главное, этот отзыв, написанный еще в мае, пролежал у вице-губернатора Межакова под сукном восемь месяцев, и теперь Витя не мог бы даже привлечь авторов к ответственности, да он и не собирался это сделать. Но в общем получалась большая горечь, и выдерживать общее недоброжелательство становилось невмоготу.

Поэтому перевод в Луцк являлся прямым выходом. Рассчитывать же на согласие Вишневского было основание. Для Вишневского получение непременного члена губернского присутствия являлось повышением по службе. Да и жизнь в губернском городе, конечно, во всех отношениях была для него желательнее уездной, в небольшом городке, тем более что у него было шестеро детей, которых предстояло учить (жена Вишневского была дочь доктора Бадмаева). Вишневский немедленно откликнулся на предложение Вити и прислал полное и радостное согласие. Эрдели тоже выразил на это свое согласие. Я приставала к Леле за советом. «Конечно, возможность перехода в Луцк, – отвечал он на это, – блестящий выход для вас во многих отношениях, в особенности ввиду большого навалившегося на вас теперь дела. Но мне представляется особенно существенным скорейшее совершение купчей с Дерюжинским. Вдруг явится какая-нибудь задержка. Переход в Луцк окажется совершенно ненужным. Ликвидация щавровского центра очень меня интересует. Как-то вы устроились с чиншевиками. Мы с Кузнецовым ничего не могли придумать хорошего в его последний приезд сюда. Очень обрадовался обещанию вашему приехать в мае в Губаревку».

В этих строчках высказался весь Леля. Он не противоречит переходу в Луцк, но в душе очень жалея Минск и в то же время деликатно напоминал, что за тремя зайцами