он привез нам только что составленный новый план леса. Это было громадное лесное пространство, около семи тысяч десятин. И все имение, как на этом громадном плане, так и на миниатюрном планчике (пятьсот сажен в англ. дюйме) имело форму птицы с вытянутыми длинными крыльями. Река Случь разделяла имение на два, хотя и неравных, крыла. В правом крыле, лесном и с заливными лугами, на двенадцать верст тянулась железнодорожная линия Киев-Ковель, с полустанком Страшевым для погрузки леса. Миновав станцию и поселок, эта линия, спустившись к югу и обогнув Вильно-Ровенскую линию, в форме груши, уходила, пересекая ее в левое крыло и на запад в Ковель. В левом крыле была станция, поселок, усадьба и шла прямая как стрелка Вильно-Ровенская линия железной дороги, соединявшая северную столицу с югом. Каюсь, эта ширь, эти леса, эти сотни десятки лугов по Случу, изрезанные сеткой речонок, заливов, озер увлекали меня самым решительным образом. O, только бы скорее вырваться из Минска на эту «волю волынскую»! Мы всегда шутили, что Витя более меня культурный, «западный человек», и он не так реагировал на эту «волю пространства», а во мне говорил атавизм древних поселенцев незаселенных саратовских и симбирских лесов, степей и безбрежных заволжских лугов.

Как будем мы счастливы там с Витей, как будем мы любить, холить, беречь эти леса, эти луга, упиваясь воздухом мягкого климата юго-западного края, в лучшей губернии России, думалось мне.

Витя же уже тревожился: а что если щавровский центр не продастся вот теперь же, не позже половины января? «Все образуется», – успокаивала сестра. Она вспомнила, что еще летом видела сон, который предвещал нам удачную покупку другого имения, когда мы еще не знали, как справиться с Щаврами, и т. к. письмо ее об этом сне до сих пор хранится у меня, я приведу его здесь. Оно помечено 29 августа: «Сегодня я видела, конечно, глупости, будто ты опять намерена купить какую-то землю, очень выгодно и мне сказали, что папа похлопочет об этом. Я знаю, что это вздор, тебе Щавры выше головы, но странно, почему бы такому сниться?»

И когда мы с Витей начинали соображать, что все же покупаем очень неосмотрительно, повторяем ошибку с Щаврами, но еще в большем масштабе, сестра горячо уговаривала нас не тревожиться и верить, что Сарны – именно то имение, о котором ей кто-то говорил во сне.

Тогда летом мы посмеялись ее сну: впереди еще была вся неизбытая каторга с Московским банком, да и теперь мы отнеслись к ее напоминанию этого сна скептически, но сестра стояла на своем. «Когда собственно началось дело покупки Сарн у Дерюжинского?» – спросили мы шутя, нарочно у Шолковского. Порывшись в своей записной книжечке, Шолковский сказал: «Двадцать девятого августа мы с Кулицким прибыли в Сарны и к вечеру договорились с Николаем Федоровичем окончательно, назначив съехаться в Петербурге писать запродажную через месяц». Как торжествующе взглянула на нас сестра! И после того мы смеем сомневаться, смеем бояться Сарн? Нужно десять тысяч к двадцатому января, ну и будут! Счастливы те, кто твердо верит. Вера сестры передавались и мне, но была куда слабее. А свободная воля?

Прошло несколько дней. Сарновская эпопея со стороны могла казаться прямо-таки чудовищной. Купить пополам с совершенно незнакомым человеком восемь тысяч десятин, не видя их наяву: всадить свои единственные две тысячи и взять на себя обязательство уплаты векселей на двенадцать тысяч до первого июля тогда, когда после всех щавровских мытарств явилась у нас надежда вернуть свои личные гроши хотя бы и с потерей!

Кто мог не осудить нас? За то мы и помалкивали о своем новом предприятии. Но в крещенский вечерок заглянул к нам неизбежный Иван Фомич[253]. Витя, продолжавший питать к нему сыновнюю нежность, несмотря на мои просьбы и знаки молчать, доверчиво выложил ему все, что произошло с нами за эти дни праздников!

Услыша о Сарнах, Фомич вдруг совершенно неожиданно сам предложил нам поместить в это дело его кровные шесть тысяч. Витя был пресчастлив, это доказывало одобрение старика. К тому же Горошко прислал утром извещение, что дело с игуменцами разошлось, и он привезет нам две тысячи верхов, недополучен ных при совершении купчих в Крупках. На другое утро Фомич вручил Вите шесть тысяч, конечно, обеспечив себя векселями и восемью процентами сроком через девять месяцев.

Но выручив нас утром, он к вечеру прибежал, запыхавшись, нас пугать. Не успели минские комиссионеры, следившие за каждой купчей-продажей в губернии, узнать через него же (потому что сделка наша каким-то чудом прошла молчком в городе, комиссионеры забыли про нас), как поднялись вопли: «Несчастные! Попали в лапы Кулицкого! Афериста, игрока! Он их по миру пустит!» Всполошились все наши друзья. Счастье еще, что Урванцева не вернулась с дочерью из Швейцарии! Репутация Сарн на рынке оказалась отчаянной: вырубленный лес, болота, пески. Доставалось и Дерюжинскому, и Шолковскому.

Витя прибежал ко мне в отчаянии. Я старалась бодриться. «Всегда все преувеличивают», – говорила я, сама ни жива, ни мертва. Витю напугали и тем, что Сарны славятся своими песками да болотами, и тем, что все покупатели Сарн, которые продаются уже целых двадцать лет, непременно теряют без возврата свои задатки, потому что купить Сарны совершенно невозможно, ибо там сидит теща Дерюжинского, которая ни за что с Сарнами не расстанется. Еще пугали его тем, что мы попали в руки таких умных и ловких дельцов, что живыми от них не вырваться: это не Бернович. Теперь мы попались непоправимо и безнадежно. Один из наших друзей, мозырский предводитель Мореншильд, особенно жутко предостерегал нас в письме: «Я слышал, что у Вас Кулицкий! Берегитесь!»

«Не страшно, когда предупрежден», – храбрилась я. Другое дело, когда веришь или должен верить, как с Берновичем. Кулицкий сам, с первого дня знакомства, учил нас всегда быть с ним начеку, никогда слепо ему не доверяться, всегда смотреть на него как на отъявленного мошенника.

«По крайней мере, – пояснял он нам, – вы научитесь тогда обращению с мошенниками, а их на свете слишком много вообще, и ваша школа доверия к людям совсем не годится. Порядочных людей на свете мало, а надеясь на них, вы даете себя обманывать. И так учитесь на мне, помните, что я не остановлюсь перед тем, чтобы вас скушать без остатка». Мы содрогались, слушая эти предостережения, но было поздно. Этот опасный гипнотизер и аферист уже крепко держал нас в своих цепких когтях.

Глава 23. Январь 1911 года (продолжение). «Лесу нет»

Девятого января