шесть тысяч четыреста восемьдесят один рубль, недобора в рассрочках за крестьянами около пяти тысяч.

Но так как центр, как заколдованный, продолжал оставаться еще за нами, требуя расходов, а долг банку немногим превышал сорок шесть тысяч, то высчитать, сможем ли мы выручить наш личный капитал, все еще оставалось для нас загадкой, хотя, во всяком случае, наши убытки не равнялись бы тем убытками, которые насчитывали нам в Минске (двадцать тысяч!)

Но мы с Витей так были захвачены заботой утверждения купчих во вторичный срок, назначенный банком, что точно машинально, не давая себе отчета, что мы вновь предпринимаем, точно между прочим, только что проводив Лелю тридцатого декабря в Петербург, уже тридцать первого покупали те самые Сарны, о которых я впервые услышала от Юлиана Кулицкого десятого декабря в вагоне.

При этом мы никак не предполагали, что я совершенно напрасно тогда, в вагоне, возмущалась куртажу в сорок тысяч: мы сами вскоре затем переплатили за эти Сарны не сорок тысяч, а сто сорок тысяч куртажных…

Часть III. Сарны

Глава 22. Январь 1911. Сарны. Запродажная

Леля уехал от нас[250] двадцать девятого декабря в Петербург и по дороге заехал в Вильну, чтобы поработать в Публичной библиотеке, с расчетом к Новому Году попасть домой.

«Все еще не втянулся я в здешнюю жизнь, – писал он второго января. – Не удалось позаниматься. Пишу без конца письма. Пришлось также рассылать поздравительные карточки ответные. И пока все еще не справился с корреспонденцией. Дети у нас разъезжают в разные места по-праздничному. Вчера были у O. В.[251], сегодня у А. Н. Градовской с Шунечкой. Они очень веселы, а Шунечка устает. Сейчас идем к Фортунатовым; он именинник или, впрочем, новорожденный.

Вильна произвела на меня прекрасное впечатление, жалею, что не пробыл там два-три дня. И как живописно она расположена. Но и там (как в Минске) жалуются на отсутствие серьезных интересов в русском обществе. Пиши, пожалуйста, хоть открытками. Еще раз благодарю за прием».[252]

На другой день его отъезда, под вечер, совершенно неожиданно явился к нам Ан. Ос. Кулицкий, тот мозырский комиссионер, который так усердно уговаривал нас купить Бенин и Скрыгалово.

После краткого предисловия по поводу того, что мы когда-то огорчили его своим недоверием и отказом работать с ними, за что были наказаны, получив вместо него Берновича с Щаврами, Кулицкий заявил, что услышал от брата, что мы в Минске, счел своим долгом зайти откланяться нам и уговорить нас купить Сарны. Мы рассмеялись, приняв это за шутку, но Кулицкий серьезно принялся нас уговаривать. «У нас денег нет», – возражали мы ему, но это нисколько не убеждало его. «Сарны можно купить с самыми малыми деньгами!» – уверял он, и не одну усадьбу, как я просила его брата, но и чудесные луга по реке Случу. Их продавать нельзя, т. к. в имении прекрасно поставленное молочное хозяйство. Далее выяснилось, что Сарны куплены не им, а польским помещиком Шолковским и пока еще только по запродажной от помощника статского секретаря Н. О. Дерюжинского. Купчую предстоит писать еще в конце сентября. Он же, Кулицкий, только управляющий Шолковского и парцелятор в Сарнах. Шолковский, как поляк, не имеет права оставлять себе усадьбу, поэтому ему необходимо ее запродать заранее, потому что, если она к сроку купчей останется у него на руках, владелец Сарн может его выселить, и тогда его задаток пропадет. Таким образом, по словам Кулицкого, положение Шолковского было критическое, несмотря на то, что, «обладая большими средствами», у него все деньги для купчей уже были готовы.

Да, удивительны законы землевладения в западном крае. Пока-то постигнешь все эти ограничения и преимущества. С Н. Ф. Дерюжинским мы были немного знакомы (по Петербургу). Это уж совсем обрадовало Кулицкого. Он еще горячее и убедительнее стал нас уговаривать и просил разрешения представить нам столь несчастного помещика, жертву законов землевладения в западном крае. Мы не отказывались, и через час Кулицкий вернулся к нам в сопровождении высокого блондина с черной повязкой на глазу, простреленном на охоте. На вид очень хорошо воспитанный, вполне джентльмен, Антон Антонович Шолковский представился нам присяжным поверенным города Бобруйска. Он подтвердил нам рассказ Кулицкого о том, что ему грозит разорение в случае несовершения купчей, что денег у него за глаза, а вот прав нет! Поэтому он должен еще по запродажной заблаговременно продать усадьбу с той частью земли, которая может остаться у него на руках к сентябрю. От нас требовалось очень мало: только согласие выручить его. Но мы упорно отказывались, ссылаясь на то, что наши деньги еще в закладных, налицо же у нас на текущем счету всего две тысячи. Узнав, что все затруднение лишь в деньгах, которые все же у нас в деле, оба в два голоса стали нас уверять, то облегчат нам уплату покупаемого участка путем векселей. Что до меня касается, то я вообще всегда боялась «векселей», Витя же находил, что вообще все так неясно и непонятно, что мы твердо уперлись, и они ушли от нас, ничего не добившись.

Но Кулицкий вернулся на другое утро. Не застав Витю дома, он обратился к Тете и стал ей красноречиво описывать то счастье, которое «плывет к нам», от которого мы отказываемся: усадьба с персиками и грецкими орехами, чудный симментальский скот, конный завод, рыбные ловли, в лесах масса серн, откуда и название Сарны (по-польски серна ‘сарна’). Слушая его, Оленька стала возмущаться нерешительностью и пустыми опасениями Вити.

Вечером Кулицкий вновь зашел, чтобы застать Витю, без которого мы ничего бы не решили. Теперь он пояснил нам и то, что казалось столь неясным: условия покупки. Сарны проданы за пятьсот пятнадцать тысяч; банковского долга двести сорок три тысячи, но Шолковский хлопочет в Петербурге, и ему уже обещано в Дворянском банке сто тысяч дополнительной ссуды. Кроме того, лесной купец уже дает сто шестьдесят тысяч за часть леса. Таким образом, доплата наличными сводилась на нет, каких-нибудь двадцать две тысячи с расходами на купчую на обе стороны. Но Шолковский согласен подождать и эти деньги, и уступает в рассрочку половину имения всего за десять тысяч, чтобы не торопиться с его распродажей. Витя качал головой, я колебалась. Можно ли верить Кулицкому, этому гипнотизеру с упорным металлическим взглядом глубоко запавших глаз? Видя, что Тетя с Оленькой доверчивее нас, Кулицкий переменил фронт и обратился исключительно к ним.

«И пел, и танцевал», – вспоминала я рассказы Фомича о