неминуемый ужас. Я взмолилась даже дедам далеким! Уже ли они потерпят такое несчастье? За что? За что этот страшный суд там, в зале оценочной комиссии? За что на нашем пути стали эти Судомиры, Берновичи, Лейбы, Каганы? До Аниськи-конокрада включительно. Неужели и теперь, когда я всей душой раскаиваюсь в своем упрямстве и легкомыслии, Николай Чудотворец не помилует нас? Хорошо, я поеду в Бари, как Оленька велит, но на какие гроши, если все погибло?

Совещание кончилось. Все прошли опять мимо меня. Я еще ниже опускала голову, закрываясь белым шарфом, и вдруг один из чиновников подбежал ко мне и радостно воскликнул:

– Приходите завтра утром. Вам все-все разрешили!

– Что все? – не поняла я.

– Все, что Вы просили! Банк, не требуя погашения, перевел ссуды на все участки. Князь Вас славно отстоял.

Понять, поверить было мудрено. На другое утро в банке мне действительно передали формальное разрешение на продажу всех предоставленных участков, причем ссуда переводилась от сорока до восьмидесяти рублей за десятину. Это было что-то невероятное, хотя, в сущности, вполне благоразумное. Ведь банк ничем не рисковал: крестьяне шли немедленно в Крестьянский банк, который погашал этот долг и шел тем охотнее, что зарабатывал десять рублей со ста на разнице курса. Но почему же до сих пор до этого не додумались? Почему так спорили, кричали в зале? Почему Цветков еще накануне этого не допускал? И за Гуту требовал погашение?

Теперь все чиновники, которым я за это время намозолила глаза, а также секретарь, Браудо и другие казались счастливыми и сами торопливо укладывали мне планы и разрешения, точно боясь, что свирепый Цветков их потребует обратно.

– Как, и на Борок? И на Гуту в старообрядческих заплатах банк перевел двадцать тысяч? – удивилась я.

– Берите только скорее, да езжайте скорее к нотариусу, – торопили чиновники, по-видимому сами пораженные таким результатом.

Я поспешно забрала свои манатки, но уходя зашла на минуту в кабинет Щербатова. У него была публика. Я сдержанно и торопливо сказала ему только:

– Зашла поблагодарить Вас, князь.

– Вы довольны?

– Очень. Благодарю вас.

И скорее, бегом из банка прямо на телеграф, чтобы успокоить своих. Теперь я и Горошко ‹…›[238]

Вечером, в Екатеринин день, когда у Лели в Академии праздновали именины прелестной Катиш, я простилась с моей доброй тетушкой, и на Смоленский вокзал! Но теперь я ног под собой не чувствовала, мне казалось, что поезд не двигается. Цветков догонит меня и отберет разрешения банка. После целого года тревоги и страданий такое счастие туманило голову. Ведь к первому января у нас уже за спиной будет пятьдесят две тысячи долга банка, проценты не платить, да на сорок четыре тысячи закладных, покрывающих весь семейный капитал. Это не значило, конечно, что мы с Витей получим свои восемнадцать тысяч, во-первых, банку должны еще сорок шесть тысяч, да и расходов еще много: проценты, купчие, нотариальные, повинности и пр., но все же уже легче! В Сибирь не ехать, на железную дорогу не поступать! Боже мой, что за добрые, умные, хорошие люди в Московском банке!

Горошко выехал меня встретить в Крупки и проехал со мной до Борисова, чтобы в дороге удостовериться, не ошибся ли он, читая мою телеграмму? Он тоже просто не верил глазам. «Все сделки разрешены?! На всё переведены ссуды и ни одной копейки погашения, кроме трехсот рублей за корчму? Даже на всю чересполосицу, даже на Гуту?» – допрашивал он. В особенности он не мог поверить размеру ссуд: «Как, восемьдесят рублей на Истопки?» Его только что уверял местный оценщик, что подобной ссуды банк никогда не дает. Но в руках у меня были подлинные разрешения на каждый участок. Горошко только оставалось торопиться с представлением семейных списков, вещь хлопотливая, потому что наши покупатели были сброд из трех губерний.

Можно себе представить, с какой радостью встречал меня Витя на Брестском вокзале! Как довольны были Тетя с Оленькой! Теперь мы уже могли вздохнуть с облегчением. Только надо было торопиться с купчими, потому что срок их утверждения был тридцать первого декабря. Витя, получив мою телеграмму из Москвы, уже успел решить, где писать купчие. Вызывать покупателей в Минск было неудобно для них (их было до семидесяти человек), вызывать в Щавры могилевского нотариуса – сердце не лежало ко всему, связанному с Могилевым! Минский же нотариус имел право писать купчие только на станции Крупки, не въезжая в Щавры Могилевской губернии. Поэтому Витя подговорил минского нотариуса Ильяшевича выехать в Крупки, где собрались бы и наши покупатели. Нотариус назначил свой приезд на двенадцатое декабря.

Глава 21. Декабрь 1910. «Дед простил»[239] (Голенищев-Кутузов)

Теперь мы могли радостно ожидать приезда Лели к нам на Рождество. Сонечка выздоровела, и сам он с радостью думал о предстоящем свидании. Его последние письма дышали столь редким у него спокойствием. Ему был приятен приезд Корша. Другого московского профессора В. Ф. Миллера тоже выбрали академиком, и это очень радовало его. «Я понимаю твое довольство», – писала ему Тетя и просила передать Федору Евгеньевичу [Коршу] оттиск ее брошюрки «Духовная помощь сельскому населению». «Меня раздражает, – заканчивала она письмо, по обыкновению озабоченная общественными интересами, – намеренная помеха в Государственной Думе решить этот важнейший вопрос всеобщего образования. Неужели и Федор Евгеньевич не согласится со мной? Сидеть на препирательствах о том, какая школа по вкусу, а народ во всех школах безграмотный и как масса навоза, который можно во всякое время поджечь».

К рождеству Леля даже предполагал привезти с собой Олечку к бабушке, но его остановили слухи, что в Минске эпидемия скарлатины. Действительно, скарлатина была довольно сильная, и одной из ее жертв стала красивая и милая жена Попова, борисовского предводителя! Обожавший ее супруг был в отчаянии и уехал в Петербург добиваться перевода. Тогда Эрдели заехал к нам и, не застав Витю дома, спросил, устраивает ли это меня? Еще бы не устраивало! Лучшего положения и не могло быть для нас из-за близости к Щаврам! «Мещеринов Бога молит о переводе Виктора Адамовича в Борисов», – добавил Эрдели и заговорил о передаче нашей квартиры князю Грузинскому, которого он ожидал из Парижа. «С возмещением всех расходов по проведению электричества и пр.», – добавил он. Радоваться было как-то страшно из-за горя бедного Попова, но отношение Мещеринова нас тронуло. Как-то еще в первых числах декабря мы с Витей были у него с визитом в Старом Борисове. Впечатление великокняжеской усадьбы, всего строя, дома и семьи Мещериновых, рассказы об охотах, хозяйстве, красавица