Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прощание продолжалось еще какое-то время, после чего пришла пора расставаться.
Олоне был глубоко опечален: страдал же он еще и потому, что остался один и не мог излить свою печаль верному другу.
Вместо того чтобы пойти домой, где ему уж точно не суждено было найти необходимое успокоение, он с тоской на сердце отправился бродить по берегу в надежде на то, что одиночество хоть самую малость умиротворит его мысли и вернет былую силу духа. Так он брел себе по берегу, пока не набрел на источенные морем скалы, которые в лунном свете обретали самые причудливые, почти что фантастические формы.
Там он сел на песок, обхватил голову руками и целиком погрузился в свои горестные раздумья.
Минул не один час, а он все так и сидел в одном положении; уже и звезды начали меркнуть на небе, когда ему на плечо мягко легла чья-то рука и мелодичный голос нежно прошептал на ухо:
– Отчего так убиваешься? Разлука была предрешена. И стала неизбежной. Не надо предаваться унынию. Будь мужчиной! Горе возвеличивает душу.
Олоне вскинул голову – и увидел перед собой Майскую Фиалку, похожую на призрак. Милое лицо девушки осеняла грустная улыбка.
– Спасибо тебе, Майская Фиалка, за то, что принесла мне утешение, – со стоном проговорил в ответ молодой человек. – О, если б ты знала, как мне плохо!
– Знаю, – с грустью отвечала девушка, прижимая руку к сердцу. – Да только ты ошибаешься, друг, я пришла не утешать тебя, а пожелать тебе мужества.
– Мужества? – прошептал он. – Когда у меня вообще ничего нет! И я остался совсем один!
– Нет, ты не один. У тебя есть друзья, и они тебя любят, а те, что уезжают, всегда будут помнить о тебе. Человек делает, а Бог за ним исправляет, – кажется, я уже говорила тебе нечто такое. Плачущий да утешится. Ничто не вечно, кроме прощального слова, слетевшего с уст умирающего. Надейся! И может, очень даже скоро ты обретешь ту, которая готова уехать. Я виделась с нею.
– Ты видела донью Виоленту, Майская Фиалка?! – с волнением воскликнул он.
– Да, видела. Она, как и ты, убивается от горя. Я говорила с нею – она просила передать тебе свое последнее слово. И слово это должно быть между вами сигналом на случай, если ты ей понадобишься.
– Так что она тебе сказала? Говори же скорей!
– Экий ты быстрый!
– Если б ты только знала, как я ее люблю, Майская Фиалка!
– Да, любишь… – серьезным тоном проговорила она.
– Но, – прервал девушку Олоне, даже не выслушав ее до конца, – ты так и не сказала то, что она тебя просила мне передать.
– Тогда слушай, коли хочешь знать. Слово это кастильское: Recuerdo![47]
– Спасибо, Майская Фиалка! Спасибо тебе за твою доброту! Ты снова сделала меня счастливым!
Девушка вздохнула. Задержав на какое-то время взгляд на флибустьере, который в задумчивости опять уронил голову на грудь, она медленно отошла в сторону, проговорив полушепотом:
– Он-то счастлив!.. А я?..
Вскоре ее грациозная фигура растворилась в сумерках.
На восходе солнца «Непоколебимый» снялся с якоря и, гонимый попутным ветром, немного спустя исчез за неоглядным морским горизонтом.
А вечером того же дня в Пор-Марго вернулся Дрейф – его задержал ураган.
Они долго беседовали, и Олоне честно, без утайки рассказал другу о том, что произошло у него с доньей Виолентой.
Дрейф очень огорчился, что не успел повидаться с герцогом де Ла Торре до его отъезда и предостеречь от врагов, предупредив о коварных кознях, которые те затевают против него.
После столь серьезного разговора Дрейф с Олоне и решили совершить налет на Сан-Хуан-де-ла-Магвану, с тем чтобы захватить важные бумаги, что должны были храниться у Онциллы.
Давайте же продолжим наш рассказ начиная с того самого места, где мы его прервали, то есть когда двое Береговых братьев заснули почти в виду поселения, куда намеревались проникнуть.
Было уже около трех пополудни, а меж тем оба флибустьера с их работниками спали без задних ног, – казалось, они вряд ли скоро проснутся.
Кто знает, как долго еще длился бы их сон, если бы вдруг молоссы, которые, к счастью, не дремали, разом, точно по команде, не подали голос, скорее похожий на жалобное, чуть слышное завывание; можно было подумать, что славные псы понимали, как важно им было не выдать своего присутствия рядом с хозяевами.
Однако, сколь бы слабым ни было их завывание, и этого хватило с лихвой, чтобы разбудить людей, привыкших постоянно жить в предчувствии смертельной угрозы.
– Эй, что с тобой, Монако? – окликнул Дрейф одного из псов, неотрывно глядевшего на флибустьера почти человеческими глазами.
Умное животное шевельнуло хвостом и повернуло морду в сторону озера Рикиль, глухо заворчав, впрочем вполне дружелюбно.
– О-о! – заметил Дрейф. – Похоже, к нам гости пожаловали? Давай-ка глянем, кто такие.
Долго ждать ему не пришлось: не успел он договорить, как из леса вышли двое. Вооруженные до зубов, они продвигались с предельной осторожностью; за ними, на некотором удалении, следовали семь или восемь работников.
– Э-э! – заметил флибустьер. – Так это ж Монбар с Монтобаном! Что-то рановато, сдается мне. А может, мы просто проспали и я просчитался со временем? Чудно как-то! Ладно, обождем.
Монбар с Монтобаном, двое достославных предводителей флибустьерской братии, один из которых, по крайней мере, уже знаком читателю, по-прежнему продвигались вперед, правда теперь с удвоенной осторожностью, поскольку до того места, где Дрейф с товарищами устроили привал, оставалось рукой подать.
Увидев, что они совсем близко, старый Береговой брат решил им показаться. Тогда новоприбывшие отбросили всякую осторожность и смело двинулись вперед. Им хватило и нескольких минут, чтобы присоединиться к своим друзьям; приветствие было коротким, поскольку то был не визит вежливости, а деловая встреча: флибустьеры снарядились в экспедицию.
– Что новенького? – осведомился Монбар.
– Ничего. Мы подошли в одиннадцать утра – кругом все так же тихо.
– Хорошо! Стало быть, гавачо ничего не пронюхали! – сказал капитан Монтобан, красивый молодой человек лет двадцати пяти, не больше, с изысканными манерами, тонкими, благородными чертами лица, хранившего редкое выражение чисто женской доброты. – Значит, вылазка, черт возьми, обещает быть удачной – можно пустить в ход ножи!