ним, и что, поскольку Виктор-Жюльен теперь перерос контроль своих сиделок, от услуг этих добрых дам можно будет отказаться, и я должен считать себя единственным наставником и опекуном юного виконта.

– Ибо, – сказал виконт, – я знаю вас с детства и могу полностью положиться на ваше благоразумие. Это правда, что ваше образование и общие знания ограничены, – я не стыжусь признаться в этом, джентльмены, – но вы обладаете достаточными знаниями о жизненных пристрастия, полученными от меня, чтобы следить за тем, чтобы мой сын вел себя как джентльмен, а что касается знаний, я могу позволить ему вырасти невеждой и джентльменом, чем доверить его заботам кого-то более квалифицированного, но менее преданного, чем вы, кто мог бы разгласить секрет и поставить под угрозу честь моей семьи.

Мои предыдущие знания о моем ученике ограничивались тем, что я видел его один или два раза в день и делал ему замечание, возможно, один или два раза в неделю, когда он проходил мимо меня в коридоре. Тогда я с большим любопытством и интересом приступил к своим обязанностям. Моей первой обязанностью было познакомить ребенка с его новыми комнатами. Детская должна была быть закрыта, и для меня и для него были подготовлены новые совмещенные апартаменты. Как хорошо я помню, как вошел в детскую в тот летний вечер. Няни, узнав о новом разрешении, были в слезах. Мальчик тоже был в слезах, его руки обнимали шею одной из женщин и целовали ее одним из своих лиц, в то время как другое лицо выполняло аналогичное действие с другой. Я разделил плачущее трио (или квартет) так осторожно, как только мог, и повел расстроенного ребенка в его новые апартаменты. Его любопытство вскоре взяло верх над печалью.

Как ребенок, он бродил из одной части комнат в другую, жадно осматривая каждый новый предмет искусства, стол, книгу, картину или игрушку, к которым он подходил. Было удивительно наблюдать за быстротой, с которой его голова меняла положение на шее, так что сначала одно лицо, а затем другое оказывалось в положении, позволяющем смотреть прямо на предмет, перед которым стояло его тело. Тем не менее, я быстро перестал удивляться, когда подумал, что движение его шеи было совершенно нормальным, поскольку, поскольку естественное положение шеи требовало, чтобы каждое лицо смотрело в сторону от тела, требовался только круговой поворот на девяносто градусов в любую сторону, чтобы выставить любое лицо вперед – движение, на которое, как я обнаружил, моя собственная шея была вполне способна, даже без постоянной практики, к которой юный виконт был приучен чуть ли не с младенчества.

Мальчик уже выучил алфавит и даже научился читать простые слова у своих нянек, так что поначалу у меня были небольшие хлопоты. Я обнаружил, что его (или, скорее, их) восприимчивость была удивительной. Я говорю "их", потому что быстро обнаружил, что каждое лицо, или полголовы, действовало и думало независимо от другого – другими словами, впечатления, полученные через глаза, ноздри или небо одного лица, не передавали соответствующего впечатления другому. Звуки, однако, воспринимались без разбора обоими, поскольку одна пара ушей была общей для обоих.

Была также примечательная особенность на шее. На самом деле было две шеи – по одной на каждое лицо – что касается трахеи, пищевода и всех других передних органов шеи, позвоночник проходил, как это было неизбежно при таком расположении, вверх по центру шейного отдела, и поэтому не было никаких внешних признаков его существования вообще. Все телесные ощущения, от шеи вниз, также были общими для обоих. Если бы я ущипнул молодого виконта за ногу, и Виктор, и Жюльен закричали бы. Из всех этих обстоятельств я пришел к выводу, что Виктор и Жюльен были отдельными личностями, поскольку каждый воспринимал информацию, полученную из любых других источников, кроме звука или прикосновения; если бы я дотронулся до лица Виктора, Жюльен сказал бы, что его коснулись, но если Виктор прочитал отрывок из книги про себя, Жюльен ничего об этом не знал. Возможны были только устные инструкции с моей стороны, которые могли быть получены одновременно обоими.

Волосы Виктора были темными, у Жюльена – светлыми там, где они соприкасались со лбом, и они сливались незаметными переходами на макушке, где цвет был каштановым. Черты их лица также не были похожи, у Виктора оно было более массивным и выраженным, чем у Жюльена, даже в таком раннем возрасте. Воля Виктора также, по-видимому, была сильнее, потому что, когда я поднял какой-то странный предмет, чтобы спросить их, говоря: "Что это?" – лицо Виктора поворачивалось первым, чтобы увидеть его. Так же, когда мы играли в мяч на нашем корте, именно лицо Виктора часто выступало вперед, даже в один из его "тихих" дней, когда он знал, что должен был оставаться скрытым, хотя я не настаивал на этом правиле жестко, когда мы были наедине.

Другой особенностью было то, что два лица спорили и разговаривали друг с другом – иногда даже ссорились, когда им случалось захотеть делать разные вещи одновременно, каждый желал по-своему контролировать действия тела. Хотя, как я уже говорил, юного виконта, когда он был младенцем, кормили только через рот Виктора, как только Жюльен получил свободу, он быстро научился пользоваться своими органами чувств, и его вкусы отличались от вкусов Виктора. Для их лучшего размещения во время еды, был сконструирован полукруглый стол, внутри вогнутой дуги которого стоял стул молодого виконта; лицо Виктора смотрело через правое плечо, лицо Жюльена – через левое. Это устройство было разработано, чтобы удовлетворить обоих, каждый из которых требовал исключительного использования руки на той стороне тела, к которой обращено лицо, в качестве компромисса с первоначальным устройством, при котором Виктор монополизировал обе руки для еды и, удовлетворив аппетит тела, тем самым успокаивал аппетит Жюльена, а также его собственный, тем самым лишая последнего удовольствий от стола, от чего тот сильно возмущался. Из этого вышло, что с годами правая рука выполняла волю Виктора в других вещах, помимо еды, а левая – Жюльена. Я наблюдал, следуют ли ноги тому же правилу, но обнаружил, что это не так, передвижение является результатом взаимопонимания между двумя мозгами, иногда обсуждаемого, но чаще молчаливо понимаемого. Много раз я восхищался любопытным зрелищем двух лиц, сосредоточенно читающих разные книги, которые держали перед собой предназначенной лицу рукой. Я мог прийти только к одному выводу относительно этого аномального существа, главным образом к тому, что оно состояло из двух различных индивидуальных разумов, каждый из которых обладал независимыми эмоциональными и другими способностями,