головы были разделены перпендикулярно по линии, проходящей через уши, а затем передние части голов соединились на линии разреза. Для того, кто смотрел прямо на любое из лиц, не было ничего, что могло бы хоть в малейшей степени указать на то, что за этим скрывалось, кроме этого своеобразного уродства уха. На этой двойной голове было множество волос, которые вились надо лбом на обоих лицах, хотя я не мог не отметить, что цвет этих волос был намного темнее с одной стороны, чем с другой.

Пока я стоял, как громом пораженный, перед этим необычайным чудом природы, меня внезапно привели в чувства голоса виконта и няни, которые подбежали в один и тот же момент. Их первым побуждением было убедиться, что ребенок не пострадал. Удовлетворившись этим, охваченная ужасом медсестра начала торопливо поправлять свалившийся головной убор, что означало, конечно, прикрытие одного из лиц тяжелой драпировкой. Это послужило сигналом для необычайного количества криков и плача с обработанного таким образом лица, сопровождаемого детским приступом ярости в форме ударов ногами и борьбы руками, обнаженное лицо тем временем плакало и стонало, как будто сочувствуя что-то, чего оно еще не совсем понимало. Виконт наблюдал за происходящим, как будто был полностью поглощен этим, затем мгновение спустя, повернувшись ко мне, громовым голосом приказал мне убираться.

Ошеломленный тем, чему я стал свидетелем, и чисто по привычке, я подчинился, хотя к тому времени, когда я добрался до замка, моя кровь вскипела от того, что я не мог не думать о бесчеловечном обращении няни с ребенком. Постоянно размышляя об этом в течение дня, я постепенно пришел к решению, которое большинство людей сочли бы для человека в моем положении экстраординарным. Я решил возразить маркизу. Это был, без сомнения, опрометчивый поступок, смелый поступок, беспрецедентный поступок для слуги – упрекать своего хозяина по поводу обращения с собственным ребенком этого хозяина. И все же я решил это сделать. Я не смог бы оставаться на своем месте и часа дольше, если бы не высказал виконту свое мнение по этому поводу. Страдания малыша возбудили все мои добрые чувства.

В тот день я пошел в апартаменты виконта, как обычно, в пять часов, чтобы одеть его к обеду. Когда я вошел внутрь, я почувствовал себя несколько напуганным тем, что предпринял, но прежде чем я смог что-либо сказать, виконт указал на стул и сказал:

– Пьер, сядь.

Я так и сделал.

– Пьер, – продолжал он, – я всегда был для тебя добрым хозяином, не так ли?

Я поклонился.

– Случай, – продолжил он после паузы, – сделал вас сегодня обладателем тайны, которая затрагивает честь моего дома. Могу ли я положиться на то, что ты будешь её хранить?

– Господин виконт, – ответил я, вставая, – вы были добрым хозяином для меня, и вы можете положиться на то, что я свято охраняю честь вашего дома, но я не мог не увидеть страдания этого маленького ребенка сегодня. Все мои чувства говорят мне, что над младенцем совершается надругательство. Вы сами не могли не заметить его борьбу и крики, когда его другое лицо было скрыто головным убором. Я говорю вам прямо, месье виконт, что я не могу оставаться у вас на службе, пока это оскорбление не будет исправлено.

– Ты свободен идти, – холодно ответил он.

– Но даже тогда, – сказал я, – я должен считать своим долгом сообщить об этом властям.

Я видел, как он задрожал и побледнел. Я знал, что это приведет к той самой огласке, которой он так старался избежать. Виконт пристально посмотрел на меня, словно раздумывая. Наконец он сказал:

– Пьер, я думаю так же, как и ты. Поверьте мне, мое сердце обливается кровью за ребенка. Но что мы можем сделать? Вы хотите, чтобы я обнародовал это дело на весь мир, позволив открыто увидеть ребенка таким, какой он есть?

– Для этого нет повода, хозяин, – ответил я. – Пусть два лица будут свободны в стенах их собственной детской, а когда они выйдут за границу, пусть будут прикрыты легкими и воздушными головными уборами. Таким образом, вы будете относиться ко всем одинаково и не причинять вреда ни одному, ни другому, как это происходит сейчас. Если ребенка воспитывают так, чтобы он знал свое положение в этом отношении, он естественным образом согласиться с этим, и когда он вырастет, он добровольно будет соблюдать правила, которые регулировали его детство.

Я был удивлен сам себе, когда сказал это. Целесообразность, казалось, напрашивалась сама собой в данный момент. Остроумие часто обостряется, джентльмены, необходимостью сказать что-нибудь, под влиянием момента, по существу.

– Пьер, я думаю, что идея хорошая, – сказал он наконец. – Это необходимо выполнить.

И это было осуществлено. Виконт действительно был человеком нежных чувств, хотя я верю, что он пожертвовал бы чем угодно ради чести своей семьи. План, который я предложил, казался, однако, удачным компромиссом между его естественным и искусственным принципом, и, что касается меня, я обнаружил, что поднялся в глазах моего хозяина и, следовательно, стал с ним в еще более близких и доверительных отношениях, чем раньше, хотя я никогда, как многие на моем месте сделали бы, не воспользовался этим.

Чтобы лучше осуществить мои планы, мы распространили слух по замку и окрестностям – нянек мы были вынуждены использовать в своих интересах для выполнения этого плана – что все это время было два молодых виконта вместо одного, хотя люди никогда не могли внятно понять, почему так получилось, что только одного из детей когда-либо видели одномоментно.

Прошло еще три года, в течение которых молодой виконт, которого при крещении назвали Виктором-Жюльеном, вырос и набрался сил. Договоренность была скрупулезно выполнена, ребенок был настолько полностью под контролем своих нянек, что ни одно лицо никогда не возражало против того, чтобы его закрывали вуалью, и заставляли хранить молчание о том, что было известно виконту, медсестрам и мне в его "тихий" день. Врачи тоже регулярно посещали его ежегодно, и хотя тот, кто предложил уничтожить язык и глаза Жюльена – теперь мы называли лицо, которое изначально было обречено постоянно оставаться закрытым, Жюльеном, – предсказал неприятности, когда ребенок достигнет зрелого возраста, если это вообще произойдет, но это не было их сигналом идти наперекор желаниям или идеям такого либерального клиента, как виконт де Превиль, и они соответственно тепло поздравили его с достигнутыми результатами, положили в карман свои обычные гонорары и ушли.

После этого, на седьмой день рождения молодого виконта, я получил неожиданное повышение. Виконт сказал мне, что я буду освобожден от личного ухода за