далеко не гармоничными, существующими в состоянии вынужденного союза, неохотно признаваемого обоими. Простите меня, джентльмены, если я выражаюсь невразумительно; хотя я много изучал этот вопрос – что еще мне оставалось делать? – с помощью некоторых метафизических трудов в библиотеке виконта, и вот к какому выводу я пришел.

Годы проходили скучно, рутинно, наш круговорот деревенского существования мало что менял. Юный виконт переходил от детства к юности, и взаимоотношения Виктора и Жюльена мало менялись, за исключением того, что я только что описал, за исключением того, что их различия в темпераменте и чертах лица стали более выраженными. Он очень мало выходил за пределы территории замка и никогда не оставался без присмотра ни виконта, ни меня. Когда их разум стал способен понять их аномальное положение в мире, ни Виктор, ни Жюльен не возражали против добровольного соблюдения правила о том, чтобы быть завуалированными в некоторые дни. Была сконструирована проволочная маска, закрывающая лицо, чтобы обеспечить идеальную вентиляцию, и искусно скрывая париком цвета волос Виктора или Жюльена, в зависимости от обстоятельств, создавала полную иллюзию; и, кроме того, что голова и волосы выглядели несколько массивными, не было ничего, что могло бы выдать скрытую тайну. Время шло, и молодой виконт достиг зрелости и благоразумия, вуаль перестала быть предметом споров, но была оставлена на взаимное пожелание братьев. Таким образом, не было ничего необычного в том, что молодой виконт входил в гостиную, где сидела компания, с лицом Жюльена, скрытым париком цвета воронова крыла, и виконт представлял его как "моего сына Виктора", немедленно удалялся и через минуту возвращался с лицом Жюльена, выглядывающим из-под копны светлых кудрей, представляясь вторым сыном виконта. Итак, за ужином Виктор удалялся после первых блюд, в то время как Жюльен заканчивал трапезу, извиняясь за отсутствие брата, или наоборот. Обман был так хорошо отработан, так тщательно и с такой взаимной терпимостью разыгрывался самими актерами, что единственное, что примечательного было, так это то, что два брата никогда не появлялись одновременно. Это, однако, было заметно только близким друзьям семьи или членам семьи. Первые были слишком хорошо воспитаны, а вторые слишком сдержанны, чтобы комментировать этот вопрос. Фактически стало известно, что по семейным обстоятельствам два брата никогда не должны появляться одновременно; и это правило соблюдалось в самых отдаленных воспоминаниях всех, и это обстоятельство стало рассматриваться как само собой разумеющееся. На самом деле, было бы сочтено чудом и совершенно противоречащим обычному порядку вещей, если бы оба молодых виконта появились одновременно.

Теперь все было настолько гармонично в жизни его двойного сына, что виконт был вне себя от радости. Виктор и Жюльен, казалось, приспосабливались к различиям в характере друг друга. Велика была моя гордость и удовлетворение наблюдать за этим, ибо разве их образование и воспитание не были полностью в моих руках? Я начал думать, что эти гармоничные отношения никогда не будут нарушены. Но, увы! Тщетны человеческие надежды. Наконец-то пришел конец, причем странным и ужасным образом.

Я помню, что события, о которых я собираюсь рассказать, произошли в 67-м году, в год Парижской выставки. Компания друзей останавливалась в замке летом, и среди них некий благородный маркиз с юга Франции с очень милой дочерью. Не думаю, что я видел много более прекрасных женщин, чем мадемуазель де Сен-Томон – Женевьева, как называли ее родители, – и у меня тоже были хорошие возможности. Она была великолепной брюнеткой с царственной осанкой, с чувственными формами, какими обладают только женщины, рожденные под южным солнцем в возрасте семнадцати лет. Ее блестящие глаза, блестящие волосы цвета воронова крыла и мечтательная томность в каждом ее движении вскоре вызвали печальный хаос в сердце двойного юноши. У него было, увы! одно сердце, хотя у него и было две головы.

На второй день после приезда Сен-Томондов я начал опасаться последствий. И Виктор, и Жюльен были представлены, как обычно, накануне. Виктор пригласил юную леди на обед и не уступал места Жюльену до самого конца трапезы, несмотря на неоднократные намеки, которые последний давал ему, подталкивая его левой рукой, и несколько явных отказов от другой руки – ибо она все еще сохраняла свою древнюю преданность Жюльену – чтобы донести еду до рта Виктора. Однажды мне даже показалось, что я услышал шепот протеста из-под волос Виктора. Когда последний, наконец, встал из-за стола, Жюльен так спешил занять его место рядом с прекрасной Женевьевой, что едва дверь за темноволосым Виктором закрылась, как вошел светловолосый Жюльен. Все эти мелкие детали прошли под моим наблюдением, поскольку я теперь был мажордомом в доме и намеренно проявил сверхинтендантство в столовой по этому случаю. Мне показалось, я заметил также, что молодая леди уделяла больше внимания замечаниям Жюльена, чем Виктора, и более мило улыбалась ему, когда он угощал ее каким-нибудь лакомством. Она даже весело рассмеялась, когда злобному Виктору удалось, контролируя правую руку, пролить немного вина на ее платье. Мне также снова показалось, что я уловил негромкое замечание, на этот раз из-под льняного парика Жюльена, которое звучало как "Ты поплатишься за это".

Жюльен, однако, на этот раз имел преимущество и знал это. Между братьями была договоренность – я не могу удержаться от употребления этого термина, – что их общее тело должно удалиться в конце ужина, чтобы завершить дальнейшие приготовления к разделению вечера между ними в гостиной. Однако на этот раз Жюльен подал даме руку – правую – несмотря на сильное подергивание Виктора, что потребовало от него всей его изобретательности, чтобы извиниться.

– Я так мало общался с вами за ужином, – сказал он, – что вы должны позволить мне еще немного прислуживать вам сегодня вечером, прежде чем я уйду. К сожалению, у меня скоро помолвка, которую я не могу разорвать, хотя я надеюсь вернуться, чтобы пожелать вам спокойной ночи.

Эта небольшая речь, предназначенная, как я мог видеть, как для Виктора, так и для мадемуазель, успокоила меня. Я дрожал, как бы Жюльен не зашел слишком далеко и не возбудил сверх меры страстный темперамент своего брата – такое положение вещей могло привести к разоблачению, которое я не смел даже представить. Я увидел, однако, что не ошибся в своей оценке самообладания Виктора. За исключением очень заметного подрагивания светлого парика, закрывавшего его лицо, он не подавал никаких признаков понимания тех пустяков, которые его брат изливал на ухо прекрасной провансальке. Как бы мне этого ни хотелось, я не мог придумать никакого предлога, чтобы последовать за ними в гостиную в то время, хотя примерно через полчаса мое беспокойство