«Предназначения не существует, – подумал он. – Несуществует. Единственное, что предназначено всем, это смерть. Именно смерть – второеострие обоюдоострого меча. Одно – это я. А второе – смерть, идущая за мной попятам. Я не могу, мне нельзя подвергать опасности Цири».

– Я – твое Предназначение! – донеслось до него свершины холма, тихо, отчаянно.

Он тронул коня пяткой и поехал вперед, словно в безднууглубляясь в черный, холодный и подмокший лес, в дружелюбную тень, во мрак,которому, казалось, нет конца.

Когда по доскам моста вдруг зацокали копыта, Йурга даже неподнял головы, только тихо взвыл, отпустил колесо, с которым мучился, и со всейдоступной резвостью вполз под телегу. Распластавшись, сдирая спиной шершавуюкорку засохшего навоза и грязи, покрывающую снизу дно повозки, он дрожал ипрерывисто повизгивал от страха.

Конь медленно приблизился к телеге. Йурга видел, как оносторожно и мягко ступает по прогнившим, омшелым доскам.

– Вылезай, – сказал невидимый наездник.

Йурга щелкнул зубами и втянул голову в плечи.

Конь фыркнул, топнул.

– Спокойно, Плотва, – проговорил наездник. Йургауслышал, как он похлопывает лошадь по шее. – Вылезай оттуда, человече. Ятебе ничего плохого не сделаю.

Купец ни на грош не поверил в заверения незнакомца. Однако вголосе было что-то такое, что успокаивало и в то же время интриговало, хотявряд ли можно было назвать этот голос приятным. Иурга, вознося шепотом молитвынескольким богам сразу, осторожно высунул голову из-под телеги.

У наездника были белые, как молоко, волосы, стянутые на лбукожаным ремешком, и черный шерстяной плащ, ниспадающий на круп каштановойлошади. На Йургу верховой не смотрел. Наклонившись в седле, он разглядывалколесо телеги, по самую ступицу застрявшее между растрескавшимися досками.Неожиданно поднял голову, скользнул по купцу взглядом и принялся рассматриватьзаросли вдоль ущелья. Лицо его ничего не выражало.

Йурга выкарабкался из-под телеги, заморгал, вытер нос,размазывая по физиономии деготь, прихваченный со ступицы. Наездник уставился нанего темными прищуренными, проницательными, острыми, как рыбьи косточки,глазами. Иурга молчал.

– Вдвоем не вытащить, – сказал наконец незнакомец,указав на застрявшее колесо. – Один ехал?

– Сам-третей, – промямлил Иурга. – Сослугами. Сбежали, гады…

– Неудивительно, – сказал наездник, глядя подмост, на дно ущелья. – Ничего странного. Думаю, тебе следует поступить также. Самое время.

Иурга не проследил за взглядом незнакомца. Не хотел смотретьна груды черепов, ребер и берцовых костей, разбросанных меж камней ивыглядывающих из-под лопухов и крапивы, покрывавших русло высохшей речки.Боялся, что достаточно еще раз увидеть черные провалы глазниц, выщеренные зубыи потрескавшиеся мослы, чтобы все его самообладание резвеялось и жалкие остаткихрабрости улетучились, как воздух из рыбьего пузыря, заставив мчаться по трактув гору, обратно, давясь собственным криком, как это было с возницей и слугойменьше часа назад.

– Чего ждешь? – тихо спросил наездник, поворачиваяконя. – Темноты? Тогда будет поздно. Они явятся за тобой, как толькостемнеет. А может, и раньше. Давай прыгай на коня за мной, сзади. Убираемсяотсюда, и как можно скорее.

– А телега? – в голос завыл Йурга, не оченьпонятно, со страха ли, отчаяния или бешенства. – А товары? Целый годтрудов. Уж лучше подохнуть! Не оставлю-ю-ю!

– Сдается мне, ты еще не знаешь, куда тебя лихозанесло, дружище, – спокойно проговорил незнакомец, указывая рукой начудовищное кладбище под мостом. – Говоришь, не бросишь телеги? Да поймиты, когда наступит темнота, тебя не спасет даже сокровищница короля Дезмода, нето что твой паршивый воз. Какого черта тебе взбрело в голову ехать через этоурочище? Решил дорогу срезать. Не знаешь, что тут творится со времен войны?

Йурга покрутил головой: не знаю, мол.

– Не знаешь, ну-ну, – бросил незнакомец. – Ното, что лежит на дне, видел? Трудно не заметить. Это те, которые тоже срезалидорогу. А ты говоришь, не бросишь телеги. А кстати, интересно узнать, что там утебя?

Йурга не ответил, глядя на наездника исподлобья и пытаясьрешить, что лучше – «пакля» или «старые тряпки».

Наездника, казалось, не очень интересовал ответ. Он успокоилкаштанку, грызущую удила и потряхивающую гривой.

– Господин, – пробормотал наконец купец. –Помогите. Спасите. До конца жизни помнить буду… Не оставляйте… Что захотитедам, чего только захотите… Спасите, господин!

Незнакомец резко повернул голову, обеими руками опершись олуку.

– Как ты сказал?

Йурга молчал, раскрыв рот.

– Дашь, чего захочу? А ну повтори.

Йурга хлюпнул носом, закрыл рот и пожалел, что у него нетбороды, в которую можно бы наплевать. В голове кипело от фантастическихпредположений касательно награды, которую мог потребовать странный пришелец.Однако все, включая и право ежедневных любовных игр с его молодой женойЗлатулиной, казалось не столь страшным, как перспектива потерять воз, и, ужконечно, не таким ужасным, как возможность оказаться на дне поймы в качествееще одного побелевшего скелета. Купеческая привычка заставила его мгновеннопроизвести расчеты. Верховой, хоть и не походил на привычного оборванца,бродягу или мародера, каких после войны расплодилось на дорогах тьма-тьмущая,не мог все же ни в коем разе быть и вельможей, комесом или одним из зазнавшихсярыцарьков, слишком много мнящих о себе и находивших удовольствие в том, чтобысдирать три шкуры с ближних. Йурга решил, что больше чем на двадцать штукзолота он не потянет. Однако натура торгаша удержала его от того, чтобы назватьцену самому, и он ограничился лишь бормотанием о благодарности до конца днейсвоих.

– Я спросил, – спокойно напомнил незнакомец,переждав, пока купец замолкнет, – дашь ли ты мне то, что я пожелаю?

Выхода не было. Йурга сглотнул, наклонил голову и несколькораз утвердительно кивнул. Незнакомец, вопреки его ожиданиям, не рассмеялсязловеще, а совсем даже наоборот, казалось, его вовсе не обрадовала победа впереговорах. Наклонившись в седле, он плюнул вниз и угрюмо проворчал:

– Что я делаю? Зачем все это? Ну ладно, хорошо.Попробую тебя вытащить, хотя, как знать, не кончится ли все это скверно для насобоих. А если удастся, то взамен…

Йурга съежился, готовый зареветь.