Когда речь отца кончается, я хриплю:

– Не вини Тома.

Его лицо сразу мрачнеет.

– Он все знал и ничего мне не сказал.

Я прочищаю горло, говорю:

– Я его попросила, – хоть это и неправда.

– Просила ты или нет, – отец сжимает кулаки, – у него есть своя голова, и он должен был рассказать.

Я качаю головой, вижу, что отца это раздражает.

– Нет, – шепчу, – не должен был. Не вини его. – И начинаю кашлять.

– Все, хватит разговоров, – отец гладит меня по голове, – тебе нужен покой.

Я морщусь, прошу воды. Больше мы с ним не поднимаем эту тему.

* * *

Восстанавливаться сложно. Еда – отвратительная, но не потому что она плохая, а потому что желудок отказывается ее принимать. И тем не менее, я пихаю в себя как можно больше, чтобы скорее набраться сил и встать на ноги. Говорить уже легче, потому что горло заживает, и я привыкла к боли.

Через неделю получается поднимать руки и есть самостоятельно. Самой настоящей проблемой оказывается катетер, вставленный между ног, из-за которого долго не получается нормально ходить. В этом месте болит и чешется, а когда его меняют, мне хочется выть от боли. Тем не менее, я почти сразу встаю на ноги, потому что ходить под себя невыносимо унизительно.

Меня отключают от аппаратов, оставляют только катетер в вене, через который до сих пор делают капельницы. Ко мне начинают пускать не только отца и Тома, так что приходит много людей. Все из «Нитл Граспер» по очереди, еще какие-то люди, даже Марта с Джоуи. Мне страшно думать о том, что все они теперь знают: я наркоманка. Но они добры и желают здоровья, никто меня не осуждает, и от этого спокойно.

Мама не приходит. Как я понимаю, отец настаивает на том, чтобы ее не пускали, и это к лучшему. Лучшее из всего происходящего – это визиты Тома. Их я жду с замиранием сердца и трепетом в груди.

Однажды я решаю спросить у него:

– Что у вас с отцом?

Он стоит у окна, разглядывает двор, я сижу на кровати, опираясь на подушки.

– Мы не разговариваем. – Он поворачивается и подходит, усаживается в кресло.

– Как так? – возмущаюсь. – Как вы можете не разговаривать? Я даже не представляю себе такого. Вы должны помириться!

Том кривится.

– Мы наговорили друг другу много ужасных вещей, – дергает плечами, но потом грустнеет. – Он обвинил во всем меня. Я и сам знаю, что виноват, но будь он лучшим отцом, не допустил бы всего этого. Все, что ему нужно было сделать, – это разуть глаза.

Я расстраиваюсь от того, что Том злится на папу.

– Зачем ты вообще сказал ему, что все знал? – сердито спрашиваю.

– А как ты себе это представляешь? Я жил с тобой и ничего не знал? Я же не твой отец, так что это была бы самая тупая ложь на свете. Я хотел помочь тебе и так надеялся, что ты справишься. Отказывался верить, что все может зайти так далеко…

Я опускаю взгляд. Том корит себя и злится на папу, папа злится на Тома и обвиняет во всем его, а виновата на самом деле я.

– Вы должны помириться, – тихо говорю.

Он молчит. Я продолжаю:

– Том, ну вы же не можете поссориться и разойтись. Это просто невозможно, вы всю жизнь дружили, и вам еще столько же дружить…

Он напряжен и зол, но где-то в глазах я вижу, что он согласен со мной.

– Извинись перед ним, – предлагаю.

– Что? – удивляется.

– Извинись перед ним! – повторяю. – Слушай, я знаю своего отца, он всегда принимает извинения, он отходит, если перед ним извиниться.

Том подается ко мне.

– Мы говорили такие вещи, после которых люди обычно не смотрят друг другу в глаза. Нельзя сделать вид, будто ничего не было.

– Все это неважно, ведь речь идет о вашей дружбе и вашей работе!

– Я не хочу извиняться. – Том откидывается на спинку кресла.

Я вздыхаю. Чувствую боль. Я представить себе не могла, что такое случится, что они поссорятся из-за меня. Всю жизнь видела, как они дружат, и понимать, что это может кончиться, – просто немыслимо.

– Я еду в рехаб, – говорю.

– Твой отец хотел этого. – Том отводит взгляд, потом снова смотрит на меня. – На сколько?

– Пока не знаю… а сколько вообще там находятся?

Том пожимает плечами.

– Полгода, год. По-разному.

Я сглатываю. Полгода… просто немыслимо. Не в силах об этом думать, я перевожу тему:

– А еще они меня достали.

– Кто? – нахмурившись, спрашивает Том.

– Врачи! Каждый день здоровая еда и бла-бла-бла… даже сладкое не дают! Это невыносимо, все такое безвкусное… Хочу в «Макдоналдс», – хнычу я, краем глаза наблюдая за Томом.

Он щурится.

– Я знаю, ты хочешь, чтобы я принес тебе что-то из «Макдоналдса».

Я хихикаю.

– Прости… ну ты же принесешь? Пожалуйста, Том!

Он смягчается. Говорит:

– Ну конечно принесу.

Если бы я могла, то кинулась бы к нему в объятия. Но я без сил и могу только радостно смотреть на него, думая о том, как же сильно его люблю.

В Калифорнии ветрено. Я стою на заднем дворе больницы, щурюсь от лучей солнца и придерживаю волосы, чтобы они не разлетались во все стороны. Жду Тома, сегодня он обещал пройтись со мной во время дневной прогулки.

Когда он появляется, я вижу в его руках бумажный пакет из «Макдоналдса» и радостно кидаюсь к нему на шею.

– Ты принес! Ура, нормальная еда!

– Белинда… – хрипит Том, снимая меня с себя.

Я отлипаю от него и неловко отодвигаюсь.

– Давай отойдем. Если здешние патрульные увидят это, – Том кидает взгляд на пакет, – меня выгонят.

– Хорошо, только куда?

– Есть тут одно место…

Том направляется к зданию больницы и обходит его сбоку. Там оказывается небольшой карман с дверью внутрь, мусорным баком и лавочкой.

– Давненько не ела у помойки, – пытаюсь пошутить, но Том не реагирует. Отдает мне еду и прислоняется к стене напротив, вытаскивая сигареты. Прямо под знаком «Курить запрещено».

– Том, – говорю, взглядом обращая внимание на вывеску, – нельзя.

– Все нормально, тут никого нет. Они не пользуются этим выходом. – Он делает затяжку.

– Уверен?

– Я курил здесь по пять раз на дню в течение месяца, знаю, о чем говорю.

Я опускаю взгляд. Медленно разворачиваю пакет и достаю бургер.