– Ты была в коме три недели.

Я чувствую леденящий ужас, потому что даже не помню, чтобы мы говорили до этого. Последняя ясная точка – то, как я сижу в гостиной, пытаясь сделать укол. А потом сразу: «Ты была в коме три недели».

Писк по левую сторону от меня ускоряется. Я оглядываюсь: больничная палата. Том сидит на кресле возле моей койки и выглядит не очень. Он похудел, и у него глубокие синяки под глазами. Когда я хрипло прошу воды и он подносит стакан к моему рту, то чувствую сильный запах сигарет.

Я даже не могу нормально поднять голову, Тому приходится ее придерживать. Глотать невыносимо больно, а каждый вдох вызывает в легких пожар. От такой слабости и боли я впадаю в отчаяние и начинаю плакать. Я не понимаю, что происходит. И не могу ничего сказать – больно.

– Эй малышка, – мягко говорит Том, присаживаясь на кровать и стирая слезы с моих щек, – не плачь, все хорошо. Ты поправишься. Худшее позади, все будет хорошо.

Я пытаюсь успокоиться, и тут в палату кто-то заходит. Том оборачивается, встает на ноги. Я вижу отца и врача. Задерживаю на папе взгляд и думаю, неужели он всегда был таким седым?

Мне становится стыдно и страшно. Я не помню, почему так себя чувствую, но знаю, что основания есть. Кардиомонитор отсчитывает мой пульс, и он становится все быстрее и быстрее. Его писк поглощает сознание.

Отец что-то говорит, подходит ко мне, но я только сильнее пугаюсь. Губы врача двигаются, но в ушах стоит писк. Я проваливаюсь в небытие.

* * *

Я прихожу в себя в том же месте, но уже в одиночестве. Пытаюсь пошевелиться, но тело словно парализовано. Все болит. В горле, в глазах, носу, ушах… Три недели в коме, вспоминаю я. Нет, это какой-то бред. Я не верю, это неправда.

В палату заходит врач в компании медсестры. Видит, что я в сознании, и говорит:

– Белинда, понимаешь меня?

Я пытаюсь ответить, но получается только хрип.

– Не пытайся говорить, кивай.

Я киваю.

– Понимаешь, почему ты здесь?

«Нет», – думаю я и мотаю головой.

– У тебя была передозировка, потом кома. Ты лежала три недели на аппарате искусственной вентиляции легких, так что пока не сможешь говорить.

Медсестра подходит ко мне и начинает что-то делать с рукой, я чувствую боль и понимаю, что внутри стоит игла. Катетер, через который она загоняет мне в вену несколько шприцов с жидкостью подряд.

– Двигаться тоже пока не получится, нужно будет учить мышцы работать заново. – Параллельно он выписывает к себе в блокнот показатели с монитора. – Есть тоже будет тяжело, но это будем начинать уже сегодня. – Он зажимает ручку держателем и улыбается мне.

Старый седой мужчина. Я уже видела его, но как будто бы только сейчас поняла, как он выглядит.

– Из-за специфики твоего состояния, – говорит он, и я понимаю, что это про наркотики, – сильные обезболивающие тебе нельзя, так что придется потерпеть.

Из горла вылетает стон боли и жалости к себе.

Врач говорит:

– Проведем осмотр и попробуешь поесть.

Есть и правда очень тяжело. Кроме боли в глотке и нехватки сил, чтобы шевелить челюстью, есть еще желудок, который не хочет принимать пищу. Он словно слипся и пытается вытолкнуть еду обратно. Я съедаю сколько могу, и меня оставляют в покое.

Следующие сутки проходят в агонии из-за неспособности сделать хоть что-то – заговорить или двинуться. Это невыносимо, и я постоянно плачу, виню себя за такое наплевательское отношение к жизни. Я не хочу умирать, боюсь умирать, и мне страшно навсегда остаться такой.

Я нарушаю наставления врача о покое и пытаюсь делать все, чтобы перестать быть овощем и снова стать человеком.

Врачи и медсестры ругаются, но остановить меня не могут и в итоге действуют по ситуации. Отец и Том по очереди навещают меня, и через боль я пытаюсь разговаривать с ними.

Том приходит в тот день, когда я, тихо и недолго, но могу говорить. Он садится напротив меня, молчит, и я вижу, что ему плохо. В этом виновата я, и понимать это – ужасно.

– Ты не в тюрьме, – хриплю я.

Том смотрит на меня, отвечает:

– Смотря что ты имеешь в виду под тюрьмой.

– Скифф… – шепчу я, из последних сил поднимаясь в кровати, – ты его…

– Это было месяц назад, – прерывает Том.

Да, было. Да, месяц прошел, но для меня это было мгновение, и я переживаю.

– Он жив? – спрашиваю.

Том удерживается от того, чтобы закатить глаза.

– Да.

– С ним все нормально?

– Да.

Я обдумываю вопрос, говорю:

– Тебе ничего не угрожает?

– Нет, – не меняется Том в лице.

Я не знаю, соврал он или сказал правду, но успокаиваюсь. Не успеваем мы начать другую тему, как в палату заходит отец. Они с Томом смотрят друг на друга, метают взглядом молнии, и я понимаю: что-то не так. Ничего не сказав, Том выходит из палаты, оставив нас наедине.

И я понимаю, почему мне было так плохо при виде папы. Он все узнал. Как бы я ни хотела скрыть от него, что торчу, как бы ни пыталась справиться, у меня не вышло. И теперь мне настолько стыдно, что хочется впасть обратно в кому.

– Привет, пап, – хрипло говорю.

– Привет, – ласково отвечает он. – Как ты?

– Лучше, – выдавливаю.

– Слава богу.

Я хочу сказать: «Бог тут ни при чем», – но это слишком сложно.

Отец выглядит очень мягким и каким-то раздавленным. Почувствовав вину, я говорю:

– Прости меня.

– Я тебя не виню, – садится на кровать, – ты не виновата, милая. Я на тебя не злюсь и счастлив, что ты жива.

Конечно, я жива, черт возьми, почему я должна быть мертва?

– Спасибо, – шепчу.

– Но ты должна поправиться.

Я киваю.

– Пройти реабилитацию. Не в Огайо, – уточняет он, увидев мое лицо. – В нормальном месте. Это обязательно нужно сделать, ты не справишься сама, наркомания – это болезнь.

Я сглатываю. Понимаю, что хочу жить и не хочу возвращаться к наркотикам, но реабилитация…

– Пообещай мне, что сделаешь это, – отец сводит брови, – ты должна пообещать сделать все возможное.

Я понимаю, что, по сути, папа бессилен, но ему надо думать, что все под контролем. Справляясь с паникой, я принимаю решение:

– Хорошо. Я сделаю.

Он улыбается уголками губ. Начинает рассказывать про рехаб в Майями, самый лучший и самый дорогой во всей стране. Я мысленно благодарю его за подаренную возможность, хоть мне и страшно туда ехать. Нет, я больше не хочу сидеть на наркотиках, и надо принять эту помощь.