– Там тоже солнечно, – сказалЭллиот. И как только он произнес эти слова, его осенило. Именно солнце исцелялоее! Он видел, как оно подействовало на ее руку, когда они шли по улицам. И тачасть лица, которая не была укрыта покрывалом, тоже восстановилась.

И Рамзеса пробудило к жизни именно солнце. Воткак объясняются начертанные на саркофаге странные слова, запрещающие впускатьсолнечный свет в усыпальницу.

Но сейчас не время предаваться размышлениямили заниматься расспросами. Женщина села, на груди у нее теперь не было ветхихлохмотьев, а лицо, обращенное к Эллиоту, оказалось красивой овальной формы,щеки рдели румянцем, глаза холодно светились.

Она протянула Эллиоту руку, но, заметивкостлявые пальцы, тут же с шипением отдернула ее.

– Нет, доверься мне, – произнес онна латыни и помог женщине подняться на ноги.

Он повел ее в спальню. Она рассматриваланаходившиеся в комнате предметы. Ногой потрогала мягкий персидский ковер.Посмотрела на маленький граммофон. Интересно, каким ей видится черный дискпластинки?

Эллиот попробовал подтолкнуть ее к кровати, ноженщина не пошевелилась. Она увидела на туалетном столике газету, взяла ее вруки и стала разглядывать оперную афишу: привлекательную египтянку и еевоинственного возлюбленного, стоящих на фоне трех пирамид и египетских пальм.

Глядя на картинку, она взволнованно застонала.Потом ее палец заскользил по колонкам английских слов, и она посмотрела наЭллиота огромными полубезумными глазами.

– Это мой язык, – пояснил он ей налатыни. – Английский. Это афиша музыкальной драмы, которая называетсяоперой.

– Говори по-английски, – попросилаона его на латыни. У нее был резкий, но приятный голос. – Прошу тебя,говори.

Возле входной двери раздался какой-то шум.Эллиот взял женщину за руку и оттащил от окна.

– Незнакомые люди, – сказал онпо-английски и тут же перевел свои слова на латынь. И дальше продолжал говоритьуже на двух языках, делая синхронный перевод. – Ляг и отдохни, а я принесутебе еды.

Она вскинула голову, прислушиваясь к голосам,доносившимся из другой комнаты. Потом ее тело судорожно дернулось, и онаприложила руку к раненой груди. Да, они очень болели, эти ужасные кровоточащиеязвы. Но ее беспокоило что-то еще, потому что тело продолжало дергаться вконвульсиях. Каждый звук пугал ее.

Эллиот быстро подвел ее к кровати и, отдернувсетчатый полог, уложил на кружевные подушки. Когда она улеглась, на лице ееотразилось огромное облегчение. Потом она снова задрожала, пальцы сталисудорожно ощупывать веки, и она инстинктивно повернулась к солнцу. Надообязательно укрыть ее, ведь на ней лишь несколько жалких лоскутков полотна,тонкого, как бумага, поэтому она и тянулась к солнечному теплу.

Эллиот распахнул ставни, и в комнату ворвалосьсолнце.

Потом он бросился к двери, ведущей в гостиную,и плотно прикрыл ее. Посмотрел в окно, выходившее во двор.

Маленка как раз открывала садовую калитку.Вошли двое мужчин со свернутым в рулон ковром. Они раскатали ковер, переложилина него тело Генри и снова скатали.

При виде тяжело обвисших человеческихконечностей Эллиот почувствовал слабость. Он сглотнул, и спазм сдавил груднуюклетку.

Потом он услышал тихий плач, доносившийся скровати. Эллиот вернулся к женщине и взглянул на нее. Трудно сказать,продолжалось ли исцеление. И тогда он вспомнил о пузырьке, спрятанном вкармане.

Он колебался одно мгновение. А кто бы неколебался? В пузырьке было всего несколько капель. Видеть ее страдания былоневыносимо.

Убийства, совершенные ею, были слепыми. Икакой мерой можно измерить глубину ее мук и стыда?

Женщина посмотрела на него прищурившись,словно яркий свет причинял ей боль, и тихо спросила на латыни, как его зовут.

Эллиот ответил не сразу. Даже тон ее голосавыдавал природный интеллект. И в глазах тоже светился ум.

Теперь она не казалась ни сумасшедшей, нирастерянной. Просто страдающая женщина.

– Прости меня, – произнес он налатыни. – Эллиот, граф Рутерфорд. В моей стране меня называют лордом.

Женщина внимательно смотрела на него. Села и,потянувшись за свернутым в изножье кровати пледом, натянула его на себя,укрывшись до пояса. Солнце сверкало на ее черных волосах.

Ее черные брови изогнулись изящными высокимидугами. Светло-карие глаза были просто волшебны.

– А твое имя можно узнать? – спросилЭллиот на латыни.

Она горько улыбнулась:

– Клеопатра. В моей стране меня называютцарицей. Тишина оглушила Элиота. В груди разлилось тепло, не похожее на боль,которую вызывали иные потрясения. Он молча смотрел женщине в глаза, не в силахответить. И тут ему стало так радостно, так весело, что душу покинули и страх,и жалость.

– Клеопатра, – прошептал онпочтительно, благоговейно.

Она заговорила на латыни:

– Говори со мной по-английски, графРутерфорд. Говори на том языке, на котором ты говорил со служанкой. Говори натом языке, на котором написана эта книга. Принеси мне поесть и попить: я оченьголодна.

– Хорошо, – ответил он по-английски.И повторил ее просьбу на латыни: – Еды и питья.

– И ты должен сказать мне… – началаКлеопатра, но замолчала. Боль в боку обожгла ее, потом, морщась, онаприкоснулась к ране на голове. – Скажи мне, – сделала она еще однупопытку заговорить и смущенно взглянула на Элиота. Она явно старалась что-то вспомнить,но ее охватил страх, и, сжав руками голову, закрыв глаза, она разразиласьрыданиями.

– Потерпи, у меня есть лекарство, –прошептал Эллиот. Он осторожно присел на краешек постели и вытащил из карманапузырек, в котором оставалось полдюйма искрящейся на солнце жидкости.

Клеопатра подозрительно взглянула на пузырек.Проследила за тем, как Эллиот открывает его. Он поднял пузырек и нежно провелрукой по ее волосам, но она остановила его. Показала на свои веки, и Эллиотувидел, что там кое-где еще оставались маленькие участки без кожи. Она взяла унего пузырек, капнула на пальцы и стала втирать жидкость в веки.

Эллиот прищурился, внимательно наблюдая задействием эликсира. Он слышал слабое шуршание и потрескивание.

Клеопатра подняла пузырек вверх и влила оставшуюсяжидкость в рану на груди. Пальцами левой руки растерла эликсир по краям раны,тихо вздохнула, вытянулась на постели и замерла.