Это была греза, созданная моим воображением. Я не сказал о ней Джозефине. Я не сказал ей ни слова о любви, и она тоже. Нашим пунктом назначения был город Филадельфия, там я обеспечу Джозефине безопасный проход в Канаду, и наши пути разойдутся. Мы не говорили о том, чтобы продолжить путь вместе, и я не знаю, приходила ли ей когда-нибудь эта мысль в голову. Теперь я жалею, что не сказал больше. Теперь я снова вспоминаю те ночи и думаю, как все могло бы измениться, если бы я сказал ей: «Пойдем со мной, давай сбежим вместе».

Если и есть урок, который я хочу преподать тебе, крупица мудрости, которую я усвоил в дни своей жизни и умирания, то вот он: руководствуйся сердцем, не бойся, ибо тебе будет о чем сожалеть, если разум, расчет и страх будут твоими единственными ориентирами.

Наконец мы приблизились к месту назначения. Я разбил лагерь на небольшой поляне у извилистого ручья, сразу за городской чертой. Потом я отправился в город, чтобы найти для Джозефины приличную одежду, ибо ее лохмотья выдавали в ней беглянку. Недавно в городе прошел дождь, и вода, падая на высохшую за много недель пыль, превратила дорогу в настоящий поток бурой грязи, которая мешала продвигаться вперед и тяжело хлюпала под копытами моей лошади.

На южной окраине города я нашел подходящий магазин. Женщина за прилавком не горела желанием обслужить меня, грязного и небритого после долгой дороги, но она увидела, что мои деньги были такими же зелеными, как и у других, и поэтому оказала мне любезность. Я вышел на солнечный свет с простым готовым синим платьем и туфлями с длинными кожаными ремешками для Джозефины, с бритвой и мылом для себя и поехал обратно в наш лагерь, где оставил Джозефину.

– Очень мило, – сказала она, увидев платье, и провела рукой по гладкой синей ткани. Джозефина умылась в ручье и вернулась совсем другой, в платье, плотно облегавшем ее плечи и талию, с гладко зачесанными назад волосами, с высоким чистым лбом, с открывшимся больным глазом и почти зажившей кожей. Я не очень разбираюсь в красоте, но Джозефина в этом новом платье – вот воплощение этого слова, которое запечатлелось в моей памяти.

Мы проехали через небольшие южные городки Кингсессинг и Оксфорд и свернули на восток, к Делаверу, а потом и к самому городу, который, казалось, сильно изменился с тех пор, как я жил там три года назад. Улицы гудели от богомерзкого грохота экипажей и бурлящей толпы, воняло лошадьми, паром и мусором. После нашего долгого путешествия по пустым лугам это была настоящая атака на чувства, одновременно возбуждающая и тошнотворная. Пока мы ехали по улицам, Джозефина не произнесла ни слова, но я почувствовал, как ее тело напряглось позади меня в седле, как она извивалась и вертелась, разглядывая все, мимо чего мы проезжали.

Сначала мы двинулись в район университета – эту часть города я знал лучше всего. Проезжая по широкой и оживленной торговой улице, я увидел прикрепленное к столбу объявление: «Награда», написанное жирными черными буквами. Такие объявления были достаточно распространены, поскольку Филадельфия была центром аболиционистской деятельности и, следовательно, беглецы часто появлялись здесь. Этот плакат был похож на все другие, но, когда я наклонился вперед, чтобы прочитать полный текст, я увидел ее имя: Джозефина. Я почувствовал, как Джозефина напряглась у меня за спиной: она тоже прочитала плакат с описанием ее внешности; Роберт Белл обещал награду в 100 долларов за ее возвращение.

Я пришпорил коня и поскакал вперед, прочь от университета, как можно дальше от этого плаката и всех тех, кто мог его прочесть. Я повернул к военно-морской верфи, расположенной недалеко от реки, в район, который был мне почти незнаком, но который, как я знал, был более благосклонен к самым разношерстным людям, желающих найти там пристанище.

Я снял нам две комнаты, расположенные над простой таверной; между ними была уборная с корытом для мытья. Человек, вручивший мне ключ, оглядел Джозефину с головы до ног и после этого избегал моего взгляда.

Комната Джозефины была маленькой и пустой: тонкий матрас на металлической раме, маленький столик и над ним картина с белыми пышными цветами. На противоположной стене было единственное окно, задернутое длинной бледной занавеской, сквозь которую просачивались полосы слабого солнечного света. Воздух внутри был горячим и обжитым и напомнил мне, что сотни других людей проводили здесь время, спали, дышали, кашляли и умывались.

Джозефина тут же подошла к окну и отдернула занавеску. Я закрыл за собой дверь и встал посреди комнаты, держа шляпу в руке, как гость.

– Спасибо, что увез меня оттуда, – сказала Джозефина. Ее плечи казались темным квадратом на фоне прямоугольника света в окне. Она повернулась ко мне, ее лицо светилось благодарностью, и я шагнул ближе. Я встал рядом с ней у окна и начал наблюдать за прохожими внизу: мужчина в грязных сапогах вел лошадь, два изысканно одетых джентльмена о чем-то спорили, женщина без шляпы изо всех сил пыталась удержать двух маленьких детей, вертевших головами, отвлекавшихся на все соблазны большого города.

Я положил руку Джозефине на плечо не для того, чтобы успокоить ее или намекнуть на близость, которой между нами не было. Я хотел только успокоить самого себя, почувствовать, что она жива, стоит и дышит рядом со мной, что мы благополучно добрались из округа Шарлотта, штат Вирджиния, в это место, в эту залитую солнцем комнату в городе. Джозефина, похоже, не возражала, что моя рука лежит на ее плече, и мы стояли у окна, глядя вниз на обычных людей, проходящих по дороге; секунды, казалось, замерли для нас, как будто движение внизу не имело никакого отношения к тишине наверху. Через некоторое время я опустил руку и сказал Джозефине, что должен выйти. У меня была идея, где искать тех, кто лучше меня разбирается в практике освобождения рабов. В Филадельфии существовал Комитет бдительности, располагавший средствами и связями, хорошо известный своими аболиционистскими усилиями.

Джозефина отошла от окна и села на кровать; я остановился в дверях.

– Я не знала, что найду за воротами Белл-Крика, – удивленно и тихо сказала Джозефина.

Она посмотрела на меня, и это был самый нежный взгляд за все время, что мы провели вместе.

– И что же ты нашла? – спросил я.

Она ответила не сразу.

– В первый раз, когда я убежала, мне было страшно, и я не получила никакой помощи, поэтому вернулась назад. Во второй раз я была готова, чувствовала себя сильной, но у дома гробовщика меня ждала засада. И оказалось неважно, что я сделала и что пыталась сделать. Тогда я решила, что Лотти права. Не было никакой надежды, ни для меня, ни для кого из нас, потому что время еще не настало. Не было никакого смысла что-то делать, если час искупления не пробил. Но ты показал мне совсем другое. – Она замолчала. – Я нашла тебя, – сказала она.

Я смог только эхом повторить ее слова. «Я нашел тебя».

В этот момент я увидел, как она измождена. Ее по-прежнему мучил кашель. После приступов она тщетно пыталась скрыть от меня кровь на руках, и я видел, как ее болезнь набирает силу.