И тут Речел засмеялась таким истерическим смехом, что Луиссперва испугался за нее, решил, что сходит с ума: «Если бы Гаджа убило, она бысошла с ума».

Но Гаджа не убило – все это только ужасно подробное видение.Луису всего лишь показалось, что в тот солнечный майский день Гадж погиб.

А потом Гадж пошел в начальную школу; когда ему исполнилосьсемь лет он поехал в летний лагерь, где провел удивительное, восхитительноелето. И еще: он принес своим родителям скорее мрачный сюрприз, чем нечторадостное: показал, что отлично может месяц их не видеть, безо всяких тампсихических травм. Когда ему исполнилось десять, он целое лето провел в ЛагереАгавам в Рамонде, а в одиннадцать выиграл две синие и одну красную полоски вЧетвертом Лагере Свиматона, чем и закончилась его летняя активность. Он росвысоким и, конечно, оставался прежним милым Гаджем, и не терял способностьудивляться окружающему миру… и в Гадже никогда не было ни капли озлобленностиили гнилостности..

Он хорошо учился в средней школе и стал членом команды поплаванию в Иоан Папст, даже посещал церковную школу, потому что это былообязательным для всех членов команды по плаванию. Речел огорчилась, а Луис дажене был удивлен, когда в семнадцать лет Гадж обратил внимание на догмыКатолической религии. Речел верила; все потому, что девушка Гаджа былакатоличкой. Речел уже видела, что Гадж женится в недалеком будущем («если этамаленькая сучка с иконой святого Кристофера не отвалит от него, мне придетсясъесть твои трусы, Луис», – сказала она) и рушатся все планы относительноколледжа Гаджа и команды олимпийской надежды, а потом девять или десятьмаленьких католиков будут бегать тут, когда Гаджу исполнится сорок лет. Гаджстанет (как и предсказывала Речел) водителем грузовика; водителем, которыйкурит сигары; водителем с объемистым пузом, налившимся от пива; «нашимпапочкой» и «мучителем» для супруги; он встанет на путь, ведущий к забвению в сердцахлюдских.

Луис подозревал, что мотивы поступков его сына красивы, ихотя Гадж стал католиком (в один прекрасный день он сделал это) Луис тогда,ничуть не смутившись, послал чудесную открыточку Ирвину Голдмену. Там былонаписано: «Возможно у вас теперь есть внук, верящий в Иисуса. Ваш зять Луис».)Но на самом деле все было не так.., не женившись на по-настоящему хорошенькой(и уж во всяком случае не неряшливой) девушке, Гадж спас свою карьеру.

Он поступил в школу Иоана Хопкинса, вошел в Олимпийскую командупо плаванию, и стал высоким, ослепительным и невероятно гордым в день, когдаисполнилось шестнадцать лет, с того дня как Луис спас его из-под колесгрузовика «Оринго». Луис и Речел стали почти совсем седыми, хотя Речел-токрасилась… А Гадж получил золотую олимпийскую медаль. Тогда его показали потелевидению, стоящего с мокрой, откинутой назад головой; его глаза были широкооткрыты и печальны; когда заиграли национальный гимн, взгляд Гаджа замер нафлаге, медаль повесили ему на шею и золото засверкало. Луис и Речел тогдазаплакали.

– Я догадывался, что его наградят, – гордо сказал Луис иповернулся обнять жену. Но она посмотрела на него с зарождающимся ужасом, еелицо, казалось, постарело, словно за мгновение собрало все зло, что видитчеловек за долгие годы жизни. Звуки национального гимна увяли, и когда сноваЛуис посмотрел на экран телевизора, то увидел какого-то чернокожего мальчика стемными кудряшками, которые сверкали от драгоценных капель воды.

Его наградят…

Его наградят…

Его наградят как…

…о, Великий Бог, его кроваво наградят!...

* * *

Луис проснулся, залитый холодным, мертвым светом встающегосолнца, часов в семь, вцепившись руками в наволочку. В его голове чудовищнымзвоном отдавался каждый удар сердца: боль накатывалась и отступала. Он решил,что головная боль – последствие вчерашнего пива, да и в желудке у него словнолежал кирпич. Луис заплакал. Подушка стала мокрой от слез. Даже во сне онпомнил, знал правду и из-за этого страдал.

Встав, Луис отправился в ванную. Сердце тревожно билось унего в груди. Жестокие воспоминания обрывками всплывали в памяти. Он едва успелдобраться до унитаза, чтобы выблеваться.

Потом он замер на коленях на полу ванной, закрыв глаза. Истоял он так, пока не почувствовал, что может встать на ноги. Схватившись заручку, он слил воду, потом подошел к зеркалу, хотел поглядеть на круги подглазами, но зеркало оказалось закрыто квадратной простыней. Двигаясь почтивслепую, Речел уже закрыла простынями все зеркала в доме.

…не будет олимпийской команды по плаванию. Луис печальнопредставил себе, как возвращается назад и садится на кровать. Во рту – вкуспрокисшего пива, и Луис поклялся себе (в первый и последний раз), что большеникогда не будет напиваться. Не будет Олимпийской команды, не будет колледжа,не будет маленькой девочки-католички, не будет Лагеря Агавама, открыткитестю.., ничего не будет.

Тело его дорогого мальчика, такое крепкое и сильное, почтирасчлененное… Кровавая награда… Луис сидел на своей кровати, оцепенев и сжимаяруки… Дождевые капли лениво стекали по стеклу. Его горе полностью вернулось кнему. Грезы рассеялись. Горе пришло и заполнило его целиком. Луис закрыл лицоруками и зарыдал, качаясь взад-вперед на кровати, думая, что может так выйти,что у него больше не будет второго шанса, ничего не будет.

Гаджа похоронили в два часа дня. К тому времени дождьпрекратился. Клочья облаков двигались над головой. Большая часть присутствующихна похоронах взяла черные зонтики, которыми снабдил всех желающих, владелецпохоронного бюро.

По просьбе Речел, владелец похоронного бюро, исполнявшийобязанности отпевающего, постарался быть краток. Он всего лишь прочитал отрывокиз Евангелия от Матфея, который начинался: «А он, подозвав ребенка, поставилего посреди них…» Луис стоял с одной стороны могилы и смотрел на своего тестя,стоящего на противоположной стороне. На мгновение Голдмен посмотрел на Луиса, апотом опустил глаза. Сегодня у него не было никакого желания драться. Мешки подглазами Голдмена напоминали почтовые сумки, а вокруг его черной шелковойшапочки, прикрывавшей лысину, волосы были великолепными и белыми, словно остаткипаутины, которую разорвал ветер. Седые пейсы закрывали худые щеки, и выгляделон словно выпивший. Луису показалось, что Ирвин не понимает, где он. Луиспопытался заглушить жалость к старику, зародившуюся у него в сердце.

Гадж лежал в маленьком белом гробу. Замки гроба былиотремонтированы, сидели на парс хромированных бегунков. Края могилы могильщикизастелили жгуче зеленым пластиком, который резал глаза Луису. Несколько корзинс цветами стояли на краю этой искусственной и неприятной ямы в земле. Низкий холм,покрытый могилами.., фамильные склепы, один римско-образный монумент свыгравированным именем «Фиппс» – серебряное на желтом. Луис стал рассматриватьмонумент. Потом он снова перевел взор на владельца похоронного бюро, который вэтот момент произнес: