они сказали Еве, что отпустят ее, если она расскажет, где его найти, но она была слишком умна – моя прекрасная, замечательная жена. Тогда они выхватили Тикву из рук Евы…

– Ты не обязан мне это рассказывать, – поспешно прошептала я, но он, казалось, не слышал меня.

– …и они бросили ее на землю и выстрелили ей в грудь, потому что думали, что тогда мы заговорим. Но как же они не поняли?! Как только они застрелили ее, нам стало незачем выживать. А потом моя жена…

И тут я осознала, что он говорит вовсе не для меня. Это было повторение тех воскресных эпизодов с Эмилией на нашем крыльце. Точно так же, как маленькой Эмилии, Саулу просто нужно было рассказать кому-нибудь, что случилось с его семьей, и я оказалась единственной, кто был готов его выслушать.

– Ева была в истерике, и солдат, который держал ее… он швырнул ее о стену, и она затихла… я видел, что ее череп был… Я пытался, но… это было… не… Поэтому я надеялся, что буду следующим, и мы сможем вместе отправиться в загробную жизнь, я не дрогнул и не пытался вырваться, как только моя семья… ушла. Сержант был невероятно зол, что я не сопротивляюсь… Он велел оставить меня, сказал, что это худшее наказание – бросить меня одного медленно умирать. – Голос Саула снова сорвался. – Я умолял их застрелить меня! Я хотел быть со своей семьей! – Я не знала, что на это ответить, и все, что я могла, это обнять Саула за худые плечи, как Томаш. Он подался вперед, совершенно сломленный, и прошептал: – Как Бог, должно быть, ненавидит меня… Заставить меня вот так страдать? Конечно…

– Не смей так говорить! – с жаром возразила я, и Саул вздрогнул, будто только что заметил мое присутствие. Мне было жаль говорить с ним так резко, но я слишком хорошо знала, что единственный способ выжить во тьме – вцепиться в остатки надежды. Я ничего не могла сделать для Саула, только обнять его и напомнить, что кое-что у него все-таки оставалось – его вера. – Ты должен верить: раз Бог позволил тебе выжить – для этого есть какая-то причина. Ты должен верить, что тебе еще предстоит потрудиться на этой земле, прежде чем тебя отпустят в другой мир. Держись крепче за то, что у тебя осталось, Саул Вайс. И если все, что у тебя сейчас есть, это вера, цепляйся за нее из последних сил! Ты слышишь?!

Он заморгал, глядя на меня. На минуту мне показалось, что я зашла слишком далеко, и меня охватило сильное сожаление. Кто я такая, чтобы так резко говорить с этим евреем о его вере – в тот самый момент, когда у него на руках остывающие тела всей его семьи? Прерывистое дыхание Саула становилось все тяжелее и быстрее, но затем он коротко кивнул, повернул голову в сторону полей и прикрыл глаза.

Вереница слов на неизвестном мне языке сорвалась с его губ. Однако в тот момент традиции не имели значения – глубина его потери сгладила все наши различия. Мы не были евреем и католичкой, мы даже не были мужчиной и женщиной – мы были просто двумя человеческими существами, скорбящими из-за бесчеловечного поступка.

Я крепко зажмурилась, чтобы не видеть лицо ребенка, лежащего рядом, и склонила голову, пока мы с Саулом вместе молились.

* * *

Томаш был очень спокоен, когда вернулся, неся два полных ведра с припасами и одежду для Саула. Он высыпал припасы на землю, затем наполнил ведра водой у ближайшего колодца. Пока я сидела на некотором расстоянии, оставив их наедине, мой замечательный Томаш вместе с Саулом омыл тела и помог Саулу помыться и одеться.

Саул настаивал на том, чтобы самому вырыть могилу, но он был слишком слаб, и в конце концов ему пришлось принять помощь. Он двигался с видимым трудом, пока совершенно не обессилел, и тогда Томаш заменил его: работал яростно, пока друг не отдохнул и не был готов продолжить. Не было времени заботиться о глубине и аккуратности. Они просто стремились дать Еве и малышке Тикве достойное место для упокоения.

Первой Саул отнес в могилу свою жену. Он был почти спокоен, когда осторожно опустил ее в землю и нежно заговорил с ней, поцеловал в лоб. Спокойствие покинуло его, когда Томаш передал ему тело малышки. Саул снова начал причитать, громко и безутешно. Он положил ребенка Еве на грудь, затем осторожно обвил руками жены крошечное тельце их дочери. В самую последнюю минуту Саул снова наклонился и снял с ноги Тиквы маленькую кожаную туфельку. Наблюдая, с каким трудом этот человек отрывается от семьи, которую оставляет в земле, я понимала, как отчаянно ему хочется остаться с ними.

После того как Томаш засыпал могилу, Саул опустился на колени и стал громко молиться, сотрясаясь от рыданий, прижимая к груди туфельку.

Томаш вытер глаза и бросился ко мне. Мы обнялись, и он прохрипел:

– У нас мало времени.

– Знаю, – прошептала я в ответ. – Но… мы не можем оставить его здесь. Есть еще кто-нибудь, к кому мы можем его отвести? – Томаш отступил на шаг и уставился на меня. – Нет, – выпалила я. – Нет, Томаш. Мы не можем здесь оставаться! Ты сам сказал, что если мы останемся…

– Я и не предлагаю остаться, – прервал он меня. – Это слишком опасно для тебя: они знают твое имя, они знают, как ты выглядишь. Ты не можешь остаться, Алина. Я не собираюсь сидеть и смотреть, пока…

– Но они знают, кто ты! – воскликнула я. – Разве ты не слышал, что сказал Саул? Именно поэтому мы должны уйти.

– Они знают, кто я, а это значит, что только вопрос времени, когда они выяснят, кто такая Эмилия, – резко сказал Томаш. Я не думала об этом, и когда он произнес эти слова, у меня внутри все сжалось. – Я должен предупредить своих друзей, чтобы они тоже бежали. Я должен предупредить твою сестру и доставить Эмилию в безопасное место. Но… – Он схватил меня за плечи, крепко прижал к себе и, пристально глядя на меня, прошептал: – Алина, ты должна уйти. Мы не можем упустить такую возможность.

– Что?! Нет! Я не могу уйти одна, Томаш! – воскликнула я потрясенно, но его прекрасные зеленые глаза умоляли меня, а голос сорвался на рыдание.

– Знаю… знаю, что уже прошу слишком многого, и все же я попрошу тебя о большем.

Я непонимающе уставилась на него, а его взгляд метнулся к Саулу,