– Ага… Ее матерью была Фаустина, а ее отцом был… – Зофия лезет в сумочку и достает свой айпад, затем говорит: – Бартук. Да?

Я вижу, как мама оборачивается, слышу какое-то движение за кадром. Мама хмурится.

– В чем дело, мам? Все в порядке?

– Подожди минутку, Элис, – произносит мама, и в камеру видно, что она возвращается к кровати. В ту же минуту она кладет телефон на прикроватный столик, поэтому пока я наблюдаю только потолок в больничной палате.

– Мама? Ты в порядке?

Камера дико раскачивается и на мгновение блокируется пальцем, затем сдвигается, и тогда я вижу лицо Бабчи.

– Привет, Бабча, – бормочу я по привычке. Она выглядит расстроенной и разочарованной, и я беспомощно вглядываюсь в экран. – Мам, не могла бы ты дать ей айпад? Кажется, он хочет нам что-то сказать.

– Элис, вы говорили, что она все еще понимает польский разговорный? – тихо спрашивает меня Зофия. Я киваю, и она протягивает руку к моему телефону. – Вы не возражаете, если я… можно мне?

Я передаю ей телефон, и она мягко улыбается в камеру. Затем в течение нескольких минут говорит по-польски очень медленно, явно тщательно подбирая слова. Одинокая слеза скатывается по щеке Бабчи, но она кивает. Зофия смотрит на меня и слабо улыбается.

– Что ж, вот и разгадана еще одна загадка.

– Правда?

– Алина Дзяк была младшим ребенком Фаустины и Бартука Дзяк. У них было четверо детей… дочь Труда, сыновья-близнецы и Алина. Я запомнила состав семьи только потому, что близнецы и Алина родились в короткий промежуток времени, и мне было жаль бедную Фаустину, – невесело усмехается Зофия, но тут же становится серьезной. – Элис, я только что спросила вашу бабушку, Алина ли она, и она утвердительно кивнула.

Мои глаза расширяются.

– Что? Мама! Ты это слушаешь?!

Я вижу, как мама передает Бабче айпад и забирает свой телефон обратно. Ее лицо заполняет экран, и она хмурится.

– Ее зовут Ханна, – натянуто произносит мама. – Она просто не в себе.

– Я вообще не смогла найти никаких записей о Ханне или семье с такой фамилией в этом районе, – мягко возражает Зофия маме. – И это странно. Если бы это был дом ее детства, и она, и ее братья и сестры родились здесь, существовали бы хоть какие-нибудь записи о семье Вишневски.

Мама качает головой, но потом до меня доносится электронный звук затвора камеры на заднем плане в больничной палате. Мама отводит взгляд от экрана, а затем я слышу, как айпад Бабчи говорит «Алина», и мама недоверчиво вздергивает брови. Она молча разворачивает камеру, и я вижу Бабчу, сидящую на кровати. Айпад, неловко лежащий у нее на коленях, развернут экраном к маме.

На лице Бабчи застыла маска чистой решимости, она создает на экране айпада значок для «Алины» и загружает в качестве изображения свое новое селфи. Через минуту-другую Бабча бросает на нас нетерпеливый взгляд, затем поднимает указательный палец левой руки вверх, указывает на экран, а затем тычет пальцем себе в грудь.

– Срань господня, – выпаливаю я.

– Это довольно убедительное подтверждение, – говорит Зофия.

– Нет. Я в это не верю. – Мама качает головой. Она снова поворачивает камеру и мрачно смотрит на экран. – Элис, я этого не понимаю. В этом вообще нет никакого смысла. Она что, лгала мне всю мою жизнь? Нет. Я не…

– Мам, – осторожно перебиваю я ее. – Помнишь, она хотела, чтобы ты назвала меня Алиной? Может быть, в этом есть какой-то смысл.

Мамино лицо становится напряженным. Мгновение мы пристально смотрим друг на друга, затем камера снова улавливает звук айпада Бабчи.

«Алина огонь Томаш. Бабча огонь Томаш. Алина огонь Томаш».

– Господи, она расстроена, – бормочет мама. В ее взгляде, впившемся в камеру, сквозит явная досада. – Мне сейчас нужно попытаться ее успокоить. Поговорим позже, Элис. Мне нужно все это переварить.

Звонок резко обрывается, я вздыхаю и смотрю на Зофию.

– Итак, восемьдесят с лишним лет назад моя бабушка обрела фальшивую личность. Мы ведь можем такое предположить?

– Думаю, да, вполне объективный вывод.

– Есть идеи, почему она это сделала?

– Существует бесконечное количество возможных объяснений. Подделка удостоверений личности была процветающей отраслью в оккупированной Польше. – Зофия пожимает плечами. – Возможно, в какой-то момент она столкнулась с нацистами и ей пришлось скрываться. По большому счёту, нет никакой возможности об этом узнать, если только она не найдет способ рассказать нам.

Я снова оглядываю ферму. Нам здесь практически нечего делать, но я вдруг осознаю́, что совсем не готова уйти, поэтому придумываю предлог, чтобы задержаться.

– Хочу сделать еще несколько фотографий… Нужно отправить мужу и детям.

– Вы можете находиться здесь столько, сколько захотите, Элис, – с улыбкой говорит Зофия, отходя в сторону. – Не буду вам мешать и подожду в машине.

* * *

Когда я заканчиваю фотографировать окрестности старого дома Бабчи, мы с Зофией возвращаемся в город. Следующий адрес находится всего в миле от фермерского дома, в глубине узкого переулка. Когда машина сворачивает на маленькую улочку, я разглядываю высокие деревья вдоль тротуара.

– Сладкие каштаны, – объясняет мой гид. – Они растут по всему огромному парку, до конца улицы. Предполагаю, что во времена, когда ваша бабушка жила здесь, это место считалось престижным.

Тут есть несколько очень старых, очень больших зданий, и, выходя на улицу, я надеюсь, что мы направляемся к одному из них. Однако меня ждет разочарование, потому что под номером, к которому нас привел адрес из бабушкиной подсказки, стоит один из недавно модернизированных домов.

– Нам повезло с фермой, но то, что она ожидала найти здесь, похоже, давно исчезло, – говорит Зофия.

– Выходит, я мало что могу предпринять, кроме как сделать несколько фотографий, чтобы показать ей, как все выглядит сейчас, – соглашаюсь я со вздохом. Мы все равно стучим в дверь и обнаруживаем, что нынешние владельцы – молодая пара, а за последние двадцать лет дом продавался по меньшей мере дважды, поэтому женщина, открывшая дверь, понятия не имеет, зачем моей бабушке могла понадобиться его фотография. Тем не менее она общительна и дружелюбна – и как только мы объясняем цель своего визита, она любезно предлагает показать нам дом на случай, если это важно. Войдя в ультрасовременный вестибюль, мы лишь убеждаемся: всего того, что Бабча хотела бы увидеть, уже не существует.

Мы уходим с пустыми руками. Я, конечно, допускала, что такое может случиться, но все равно испытываю разочарование, особенно после того, как увидела фермерский дом и узнала настоящее имя Бабчи. Время обеда уже давно минуло,