себя как она. Тебе есть дело до отвлеченных вещей, до твоих идеалов и амбиций. А тех людей, что прямо перед тобой, ты видишь?

Признаться, это обидно, потому что такой вопрос могла бы задать ему Мад. Значит, в нем, скорее всего, есть зерно истины.

– Конечно, вижу. Я вижу тебя.

Она вздрагивает, и он наконец понимает, что попал в точку.

– Я говорила тебе, что сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе осуществить твои мечты. Помнишь?

Воспоминания о той ночи по-прежнему туманны, словно скрыты за мокрым от дождя оконным стеклом. Но то, о чем она говорит, он помнит.

– Как нельзя лучше.

– Тогда слушай меня, когда я говорю, что ничего хорошего не выйдет из того, что ты обнаружил. Ты хочешь помочь людям, а эти исследования способны лишь навредить.

– В таком случае я сожгу все записи о них, как только мы вернемся домой, если ты этого хочешь. До этих исследований мне нет дела. Они интересовали меня, только когда я думал, что они помогут нам победить – если помогут, ну и… наверное, я все испортил. Извини. Мне так и не удалось дать тебе то, что нужно.

– Это неправда, Уэс. – Маргарет упорно смотрит на Бедокура. – Но ты прав: цикл трансмутации, который ты нарисовал, в завершенном виде позволит убить хала. Тот манускрипт, насколько мне известно, – единственный сохранившийся источник сведений об этом.

– А-а… – Уэс не уверен, что хочет знать ответ, но не спросить не может: – Я помню, ты говорила, что не знаешь, что твоя мать создала той ночью. И все-таки, что это должно было быть?

– Должно было получиться первовещество. Она выполнила то, что считала вторым этапом magnum opus. А этап, который пытался выполнить ты, идет первым.

Magnum opus – «великое делание». Процесс получения философского камня. Говорят, с ним алхимик может жить вечно – и создавать материю из ничего, подобно божеству.

– И насколько я понимаю, ты предпочла бы никому не дать довести этот процесс до конца, – заключает он.

На миг ему кажется, что она снова отгородится от него, захлопнув дверь. Слишком уж хорошо знакомо ему это выражение ее лица. Бывают моменты, когда девушка хочет, чтобы ты бегал за ней, а бывают – когда хочет, чтобы ты оставил ее в покое. И как бы ни выворачивало его от этой мысли, он уйдет, если она попросит. Ее лицо смягчается.

– Верно. Я готова на все, чтобы этого не допустить. Моя мать не всегда была такой, как сейчас. Но когда мне было лет шесть, мой брат заболел и умер во сне. После этого мать с головой ушла в работу. Все свое время она посвящала поискам, приобретению и переводу древних апокрифических текстов. И как только отыскала «Mutus Liber», ей удалось собрать воедино этапы процесса создания философского камня.

В большинстве справочников философский камень фигурирует в виде сноски, низводящей его до уровня дополнительного чтения или одного из пунктов в списке алхимических табу. Алхимики древности целиком отдавались исследованиям первовещества – «божественной искры, погребенной во мраке материи», как вещал один из наставников Уэса, – отдавались с пылом святых подвижников. Они были убеждены, что выделение этой божественной субстанции и придание ей вида философского камня и есть ключ, отпирающий темницу материальности.

Но никто из них так и не добился успеха, а большинство тех, кто предпринимал попытки, лишились рассудка. В конце концов катаристская церковь провозгласила эти устремления ересью, оскорблением самого Бога.

Уэс в принципе может понять, как поиски камня способны довести человека до целеустремленного саморазрушения. Лишь самые отчаявшиеся и жадные до власти люди рассчитывают достичь этой цели.

– Я ожидал от твоей матери большего прагматизма. Большинство считает, что этот камень – выдумки. С какой стати ей понадобилось посвящать ему всю жизнь?

– Просто она считала, что он вернет моего брата.

– Что?!

Если теоретически камень в состоянии создать что угодно вплоть до последнего атома, кто сказал, что он не может воскресить кого-то из мертвых – или, если быть точным, воссоздать его по одной только памяти? Уэса переполняет отвращение. Даже Бог не сумел сотворить людей как следует. Будет ли сотворенное камнем вообще человеком или же окажется пустым сосудом без души? Сгустком углерода с лицом ее брата?

– Так возникла ее одержимость, навязчивая идея. Думаю, она винила в случившемся себя. Почти не ела и не спала, а потом вообще перестала выходить из лаборатории. Отец старался оградить меня от худших проявлений этой одержимости, но, кажется, в одиночку не выдержал. Он ушел и за мной не вернулся. Даже не написал ни разу.

Каким отцом надо быть, чтобы оставить родную дочь одну с такой матерью?

– Маргарет, ты не обязана всю свою жизнь тратить на ожидание, что кто-то вернется. Тебе больше незачем оставаться здесь.

Она обхватывает себя обеими руками. На ее ресницах перламутрово поблескивает дождевая вода, так что он не может определить, плачет она или нет.

– Но я остаюсь. Я должна верить, что она изменилась не навсегда. В моих силах ее вернуть. Отказаться от родной матери я не могу. Разве ты смог бы?

– Нет, не смог. Но не потому, что я цепляюсь за воспоминания о том, какой она была раньше.

– А я делаю это, потому что люблю ее.

– Понимаю, – говорит он, хоть и не понимает, почему. – Но она причиняет тебе боль.

– Нечаянно. Нарочно – никогда, – ее голос дрожит. Дождь начинает утихать, но оба они уже промокли насквозь. На концах ее волос повисают капли. Губы бледные, глаза лихорадочно блестят. – Я не знаю даже, помнит ли она ту ночь, когда пыталась выполнить второй этап. А я не могу не помнить. Каждый раз, когда что-нибудь напоминает мне об этом, мне кажется, что я снова в той комнате. Кажется, будто я перестаю существовать, ничего не чувствую, кроме одного – как мне страшно. Извини, что тебе так часто пришлось видеть, как это происходит.

– Не надо. Пожалуйста, не извиняйся, Маргарет. Это я прошу: прости меня. – Как ни ужасно, в этом есть смысл, и ему хочется встряхнуть себя за то, что раньше этого не замечал. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя настолько никчемным. И никогда не ощущал так остро недостаточность слова «прости». Ничего ему не хочется больше, чем прикоснуться к ней, но он не рискует, чтобы не отпугнуть ее вновь. – Твоя мать, она… ну, тебе лучше знать, какая она. Но то, что случилось с тобой, случилось с ней… В этом нет твоей вины, и не ты