я же заранее знаю, что ты ответишь, и… почему? – Он решительно ставит стакан на стол, недоуменно хмуря брови. – Почему ты не разрешаешь мне об этом говорить?

Маргарет не помнит, когда в последний раз кто-нибудь говорил ей, что любит ее. Ей невыносима сама мысль об этих трех словах. Они камнем падают у нее внутри, и каждое последующее звучит фальшивее предыдущего. Ей не хочется видеть, как он обидится, заметив недоверие в ее глазах. Не хочется слышать, как сама запнется, пытаясь ответить на это признание. Это даже к лучшему, что они молчат о своем неравнодушии, оставаясь на безопасной территории благовидного отрицания.

Любовь ужасает ее. Однако разубеждать его она не хочет. Ведь он смотрит на нее в таком отчаянии. И она не желает, чтобы он отказался от нее.

– Потому что не хочу называть тебя лжецом.

– А мне и не обязательно говорить, – подумав немного, заявляет он, – если это что-то меняет.

Тупая боль возникает в центре ее груди, а потом расплывается, как капля чернил в воде. А что лицо раскраснелось, так это просто от спиртного. Хоть она и выпила всего один глоток.

– Да. Думаю, меняет.

Расстояние вытянутой руки между их креслами кажется непреодолимым. Уэс смотрит на нее, как койот, голодный и настороженный. Потом встает, и она вдруг понимает, что тоже поднялась на ноги, хоть и не заметила сам момент движения. В один шаг он преодолевает разделяющее их расстояние и хватает ее за талию. И ведет ее спиной вперед, пока она не натыкается на письменный стол у окна. Он подсаживает ее, Маргарет сдвигает кипы книг и бумаг. И почти не замечает глухой стук, с которым они валятся на пол.

Усадив ее, Уэс встает между ее коленей. Его тепло окатывает ее, и пока он вбирает ее взглядом, его алчная пристальность сменяется тихим благоговением. Отблеск огня золотит его лицо, придает радужкам такой же глубокий красноватый оттенок, как у крепкого, настоявшегося чая. Теперь она отчетливо слышит каждую его мысль. В этот момент в нем нет ни притворства, ни бахвальства, ни стремления приукрасить себя.

Он просто он, искренний и принадлежащий ей.

Внутри у нее все беспокойно трепещет, пока он вынимает заколку из ее волос, рассыпая их по плечам. Потом запускает в них пальцы, целует ее в лоб и в нос. И наконец его губы касаются ее губ с такой нежностью, что у нее прерывается дыхание.

Он гораздо ласковее, чем в ее фантазиях. Обращается с ней даже, пожалуй, благоговейно, словно небрежность может спугнуть или разбить ее. От прикосновения его рук вспыхивает каждый дюйм ее тела, он прокладывает ими путь вдоль ее щек, по бокам, дальше, до коленей. Беспокойно обводит их, и каждая еле ощутимая ласка оказывается соблазнительной, вызывает у нее головокружение и унизительный пыл. Она так долго этого ждала, и все происходит именно так, как он и говорил.

Ему не нужны слова, чтобы передать ей свои чувства.

– Уэс… – шепчет она срывающимся от волнения голосом.

Он пользуется этим шансом, чтобы провести языком по ее губам. На вкус он точно такой, как ей представлялось: черный кофе и скотч. Уэс целует ее так, словно и не собирается спешить, мучая и наслаждаясь ее вкусом. И этим сводит ее с ума, усугубляя нарастающую в ней боль вместо того, чтобы облегчить ее. Недели вожделения к нему истощили все ее терпение и способность рассуждать здраво. Маргарет сгребает полные пригоршни его волос, и его ответный стон отзывается в ее груди. Он придает ей смелости – эта непривычная новая власть над ним.

Ее ладони скользят вниз по его груди, по плоскому животу, на пути попадается холодный металл пряжки ремня. Она возится с этой пряжкой, пока не расстегивает ее, звякнувшую, как льдинка в стакане, но радость победы оказывается недолгой. Теперь, когда одним препятствием меньше, она понятия не имеет, что делать дальше. Уэс отстраняется ровно настолько, чтобы она видела, как он вбирает широко раскрытыми глазами ее всю. Вид у него одновременно испуганный и дерзкий.

– Эм-м… – голос сиплый от желания, лицо розовеет. – Должен признаться, на самом деле я никогда…

– Я тоже.

Она хватает его за лацканы, притягивает к себе и завладевает его губами. За это он награждает ее гортанным стоном и привлекает ближе. Его ладонь упирается ей ниже поясницы, бедра настойчиво вжимаются в низ ее живота. Свободной рукой он находит подол ее юбки и поднимает его, так что прохладный воздух касается голой кожи. Незримо касаясь пальцами внутренней стороны ее бедра, он вызывает у нее стон, на который она считала себя неспособной. При этом она ощущает губами его усмешку – вот самодовольный прохвост.

И тут раздается лай Бедокура.

Маргарет вздрагивает. Их зубы сталкиваются со стуком. В замке входной двери поворачивается ключ.

Уэс отшатывается от нее, словно обжегся, и ужас, вспыхнувший в ее глазах, служит отражением ее собственного страха. Потому что ключ от дома есть только у одного человека, кроме нее.

Это значит, что ее мать наконец вернулась.

27

Силуэт Ивлин Уэлти в ее отутюженном костюме отчетливо вырисовывается в мягком и теплом свете гостиной. Несмотря на худобу, своим негодующим присутствием она словно заполняет всю комнату. Оправившись от начального потрясения, Уэс первым делом замечает пугающее сходство Ивлин и Маргарет. Золотистые волосы Ивлин носит собранными в узел низко на затылке, ее глаза за стеклами очков такие же круглые, как у дочери. Но если у Маргарет глаза цвета виски, то у Ивлин – оттенка темного крепкого рома. Уэс видит, как за долю секунды преображается выражение ее лица: удивление на нем сменяется презрением, а презрение – гневом.

Уэс окидывает взглядом сцену: Маргарет, все еще сидящая на краю стола, с распущенными в беспорядке волосами. Он сам, такой же встрепанный, судорожно застегивающий ремень. Беспечное вращение пластинки, веселый треск огня и два хрустальных искрящихся стакана со скотчем.

И даже сказать нельзя, что это совсем не то, чем кажется.

Он бормочет «магистр Уэлти» в тот же момент, когда Маргарет выдыхает «мама».

Им удается лишить Ивлин дара речи, но ее гнев вполне осязаем, нацелен ему в шею, как топор палача. Теперь-то предельно ясно, у кого Маргарет научилась смотреть на мужчину, словно сдирая с него кожу живьем.

Рядом с ним бледнеет Маргарет. У нее стучат зубы, хоть по комнате распространяется тепло от камина. Ему следовало бы окаменеть от унижения, и он каменеет. Но острую боль смущения уносит ледяной поток его гнева,