— С превеликим удовольствием! — воскликнула Эмма.

— Но это еще не все, — продолжал Браге, —дело в том, что нам по душе самые ужасные бесчинства, и не существуетзлодеяний, которые могут остановить нас. Очень часто в своей жестокости мыдоходим до того, что грабим и убиваем прохожих на улице, отравляем колодцы иисточники, — совершаем поджоги, вызываем голод и падеж скота ираспространяем эпидемии среди людей — возможно, не столько ради собственногоразвлечения, сколько для того, чтобы настроить народ против нынешнегоправительства, чтобы народ возжелал революцию, которую мы готовим. Скажите,ужасают ли вас эти вещи, или вы готовы без колебаний участвовать в программенашего Общества?

— Колебания были всегда чужды моему сердцу, и даже еслився вселенная будет корчиться и издыхать в моих руках, я не пролью ни единойслезы…

За это каждый из присутствующих заключил меня в братскиеобъятия. Потом меня попросили обнажить зад, и все по очереди наклонялисьцеловать его, сосать о'Дверстие, после чего впивались трепетным языком мне врот. Эмму обнажили до пояса, повыше подняли ее юбки, закрепив их лентами наплечах, и оказали ей такие же почести; но хотя красота ее была неописуемой, небыло сказано ни одного восхищенного слова: правила Общества запрещали всякиепанегирики, о чем меня предупредили заранее.

— Раздеваемся все, — скомандовал Браге,председательствующий на собрании, — и переходим в другую комнату.

Через десять минут мы были готовы и оказались в большомзале, уставленном турецкими кушетками и большими оттоманками с ворохом подушек.В середине комнаты на постаменте стояла статуя Жака Молея.

— Это изображение человека, — объяснил мнеБраге, — за которого мы должны отомстить; пока же не наступил этотсчастливый день, мы окунемся в океан наслаждений, которые он обещал всем своимсобратьям.

В этом уютном убежище, освещенном таинственным светомсвечей, царила атмосфера сладострастия и вместе с тем умиротворенности. Но вотпроизошло какое-то общее и неуловимое движение, и в следующий момент всеприсутствующие сплелись в объятиях. Я приник к обольстительной Амелии; еевзгляды давно воспламеняли меня, и ей я был обязан всем своим вожделением;такое же страстное желание бросило ее ко мне еще до того, как я протянул к нейруки. Я не смогу описать вам все ее прелести, настолько я был возбужден в туминуту. Помню только сладчайший ее ротик и неотразимый зад. Амелия наклонилась,предлагая мне алтарь, на котором — она чувствовала это — я жаждал сотворитьстрастную молитву, а я почувствовал, что эта бестия отдавалась мне не пообязанности, а по горячему желанию. Мысль о том, что я должен содомироватьостальных женщин и их мужей в придачу, не дала мне сбросить сперму в пылавшийанус Амелии, и я набросился на Стено, который совокуплялся с Эммой.Обрадованный сенатор с готовностью подставил свой мужественного вида зад,который я тем не менее скоро оставил, чтобы вкусить прелести его жены Эрнестины— красивой и сладострастной самочки, над которой трудился довольно долго.Однако тут же меня отвлекла Фрезегунда: если Эрнестина отдавалась сдостоинством и изысканностью, то эта самка была насквозь пропитана неистовствоми безумием. Оставив ее, я перешел к ее супругу. Пятидесятилетний Эрикссонприник к моему члену, как голубь к голубке, и с таким пылом отвечал на егопорывы, что заставил меня кончить; однако Браге своим умелым языком быстровернул ему всю энергию, которую выжали из него ягодицы Эрикссона; после чегоБраге подставил мне свои прелести, и в его анусе я забыл предыдущиенаслаждения. Я сношал Браге добрых полчаса без перерыва и оставил его толькоради Вольфа, который в тот момент содомировал Ульрику, чей изящный зад ещепрежде получил от меня порцию спермы. Вот это было восхитительно! Сколькомерзкой похоти было сосредоточено в этом создании! Эта Мессалина вобрала в себявсе, что есть на земле самого сладостного, самого терпкого и пикантного. Онасхватила мой член сразу после извержения, ценой невероятных усилий в мгновениеока оживила его и прижала к своему влагалищу, но я был непоколебим. Всемсердцем восприняв законы Общества, я дошел до того, что пригрозил Ульрикеразоблачением, если она сию же минуту не откажется от попытки соблазнить меня:тогда разъярившаяся стерва снова воткнула мой инструмент в свой зад изадергалась в таких конвульсивных движениях, что брызги спермы полетели во всестороны.

Пока я таким образом прочищал все присутствующие в комнатезадницы, Эмма, возбужденная не менее моего, не пропустила ни одного члена; всеони, в том числе и мой, посетили ее заднее отверстие; но ни один не сбросил внего семя: ведь мы имели дело с распутниками высшей пробы, и ни однонаслаждение, будь то даже необыкновенной красоты жопка, не могло заставить ихрасстаться со своей спермой — да, они очень дорожили ею. Скажем, каждый из нихсодомировал меня, но ни один не пролил ни капли драгоценной жидкости. Эрикссон,самый распутный из всей компании, мог бы, наверное, обработать человекпятнадцать подряд, не моргнув глазом. Браге, хотя был молод и пылок, такжедовел свою похоть до кульминации только во время особенно извращенной оргии, окоторой я расскажу позже. Что же касается Стено, его пыл уже иссяк: околдованныйЭммой, вернее потрясающей задницей моей обольстительной спутницы, он не смогсдержаться и залил ее потроха кипящей спермой. Четвертому сенатору, Вольфу,более остальных утонченному в своих потребностях, все еще недоставало решающеготолчка для оргазма; он просто оттачивал свой инструмент и только за ужином,который вскоре объявили, я понял, в чем заключалось его пристрастие. Ужин былсервирован в другом зале, где нас обслуживали четверо красивых юношей отшестнадцати до восемнадцати лет и шестеро очаровательных девушек того жевозраста, совершенно обнаженных. После обильной трапезы начались новые оргии,во время которых я составил полную картину необыкновенно извращенных страстеймоих новых знакомых, будущих деспотов Швеции.

Как вы помните, Стено сбросил заряд в зад Эммы, но тем неменее решил испытать еще один оргазм, для чего заставил одного юношу страстноцеловать себя в рот и щекотать пальцем анус, а сам в это время содомировалдругого. В этом и заключалась его излюбленная страсть.

Эрикссон первым делом исполосовал плетью парочку молодыхприслужников — одного самца и одну самочку, — без чего никогда не доходилдо кульминации.

Вольф велел содомировать себя и в продолжение целого часаобхаживал девятихвостой плетью зад, в который намеревался извергнуться. И японял, что без этих предварительных упражнений его эрекция была немыслима.

Еще более жестокий Браге добился эякуляции после того, как вполном смысле слова искалечил жертву, чей зад избрал своей мишенью.

Все эти утехи происходили между фруктами и сыром, когдавино, вожделение, самолюбие, гордыня затуманили всем головы, когда были забытывсе самые последние запреты; женщины первыми утратили над собой контроль изадали тон жестокой и кровавой оргии, которая стоила жизни шестерым жертвам.

Когда мы собирались прощаться, Стено от имени Обществавыразил удовлетворение нашим присутствием в их компании и спросил, не нуждаюсьли я в деньгах. Я решил, что будет разумнее отказаться, по крайней мере в тотмомент, и в течение недели о моих новых друзьях ничего не было слышно. Утромвосьмого дня ко мне явился Стено.