Лишь у Центрального вокзала он сообразил чуть сбавить темп:ведь у законопослушных голландцев скорость в населенных пунктах строгоограничена пятьюдесятью километрами в час.

Нет, этот берет никуда не годится! Оля сердито зашвырнула нив чем не повинную белую беретку обратно на вешалку и дунула на прядь волос, таки норовившую влезть прямо в глаза. Ну их вообще, эта шапки, дождя нет – значит,можно пройтись и «без головы», как говорит бабуля. Так, главное: определитьцель похода. Хлеб черный, хлеб белый, икра заморская, баклажанная…

Оля засмеялась, вспоминая любимый фильм. Только вчерапересмотрела «Ивана Васильевича» по видаку. Чуть ли не в сотый раз. Уж больноздорово сделано: «Я требую продолжения банкета!»

Честно говоря, дневные походы в соседний магазин были чутьли не единственным ее развлечением. Ну и, конечно, кино. На дому, естественно.Не одной же ходить в кинотеатр. А у Сашки времени нет. Что-то он совсемзамученный стал. Но все равно – надо куда-нибудь выбираться. А то так можномхом обрасти. Или мохом? Или все же правильно – мхом?

Под эти глубокие мысли она спустилась на лифте во двор.Погода стояла отменная. Позднее-позднее бабье лето. Дрожащий от прохлады воздухи жадные лучики солнца, не желающего уступать позиций. Оля откинула волосыназад и решительно двинулась в сторону сквера. Магазин подождет, сначала надопройтись. Проветриться.

Несмотря на будний день, в сквере было полно народу. Аживотных-то, животных! Щенок-доберман на тонких дрожащих ножках мчался неразбирая дороги. Прямо не пес – жеребенок. Без хвоста. Куда это он?

– Ты ко мне, маленький? – Оля радостно погладила щенячийнос. Доберманчик ласково лизнул ей руку. И тут же умчался дальше – то ли зажелтым листком, то ли за новыми жизненными впечатлениями.

Два мальчугана лет пяти-шести выгуливали белого хомяка. Онито отпускали его, то накрывали ладонями так, что оставалось только удивляться,как это хомяк еще жив. Но стоило его выпустить вновь на землю, как белыйувалень ловко мчался куда-то вдаль, не разбирая дороги. Лишь бы подальше отсвоих малолетних хозяев.

Девочка, совсем крошечная, едва научившаяся ходить,старательно выискивала какие-то листки и корешки для своей смирной черепахи,которая иногда лишь выглядывала из клетчатого своего домика. В общем, всевокруг заботились о ком-то, кто меньше и слабее. Некоторые, например, мальчикис хомячком, заботились очень даже своеобразно. Но все же, все же… Была в этомтакая гармония, что Оля даже вздохнула. Что там у нее? Хлеба белого, хлебачерного…

Загребая туфлями сухие листья, остро пахнущие какими-тозапахами из детства, Оля шла вдоль скамеек, глубоко в карманы засунув руки.

– Сурикова! – окликнул ее знакомый голос.

Она оглянулась и не сразу увидела встающую с лавочкиоднокурсницу, рыжую Аньку Вьюгину.

– Вьюгина! – радостно закричала Оля, сразу забыв о всех своипечальных мыслях. – О! Твой пирожок? – изумленно спросила она, склоняясь надоранжевой коляской, где сопело что-то живое, но совсем малюсенькое.

– Мой! – горда ответила Вьюгина, поправляя кружева надо лбомсущества. И уточнила. – Моя. Дочка. Полтора месяца уже. Только я не Вьюгина, аИванова.

– Иванова? – Олю удивило не то, что Анька вышла замуж, а чтосменила свою, такую вполне артистическую фамилию на простую, слишком простую. –Ты что, музыку совсем…

Оля сделала жест рукой, как бы отбрасывая что-то лишнее,ненужное.

– На время, Сурикова, на время, – хохотнула жизнерадостнаяВьюгина. – Вскормлю детку, и снова в бой! Под гордым именем Вьюгина-Иванова!

Они радостно рассмеялись. И вдруг коляска затряслась –заходила ходуном. Оттуда раздался оглушительные рев. Голос уВьюгиной-Ивановой-младшей оказался не только громким, но и редким.

– Меццо-сопрано, – определила Оля.

– А то! Фирма! – гордо ответила Анька, вынимая кружевнойкулечек из коляски. Малышка мгновенно замолчала, всматриваясь в лица подруг. Ивдруг улыбнулась. Да так беззубо-ослепительно, что Оля чуть не разревелась отумиления.

Да и, что уж тут скрывать, от зависти. Малышка чихнула стольже оглушительно.

– Да ты мокрая совсем, – причитала Анька, – а я все домазабыла, сейчас, поедем, переоденемся. Оль, – обернулась она к подруге, – мыпошли. Страшно рада была тебя видеть. Ты как сама-то?

– Нормально, – улыбнулась Оля. – Ну, ты иди, Ань, а топростудится.

Она смотрела и смотрела вслед Вьюгиной с коляской. Потом,развернувшись, резко пошла в сторону булочной. Одна. Отшвыривая ногамипротивные сухие листья. Все, прогулка закончена.

Саше нравилось в библиотеке чрезвычайно. Наверное, ончувствовал себя в этом месте таким, каким мог бы стать в какой-нибудь другойжизни. Если бы эта другая жизнь у него была. Если бы все сложилось иначе. Нотеперь пути назад у него не было. Только вперед и вперед. И это было одним изважнейших принципов науки о войне Карла фон Клаузевица.

Именно с ним, великим теоретиком и практиком войны, у Саши ибыла назначена здесь встреча.

Пусть пацаны и посмеивались над его новым «увлечением», носегодня Саша как нельзя лучше понимал, что в том деле, в которое они ввязались,без науки не обойтись. Обязательно проиграешь рано или поздно.

Саша сидел за деревянным столиком, освещенным зеленоватымсветом старомодной лампы и перелистывал пожелтевшие страницы дореволюционногофолианта. Книга была издана в Санкт-Петербурге в 1896 году «ТовариществомВольфа»

Время от времени наиболее значимые места Саша переписывал втолстую тетрадь в клеенчатой обложке.

«Итак, война – это акт насилия, имеющий целью заставитьпротивника выполнить нашу волю».

«Цель военных действий заключается в том, чтобы обезоружитьпротивника, лишить его возможности сопротивляться».

«Война не возникает внезапно; ее распространение не можетбыть делом одного мгновения. Поэтому каждый из обоих противников может судить одругом на основании того, что он есть и что делает, а не на основании того, чемон, строго говоря, должен был бы быть и должен был бы делать. Человек жевследствие своего несовершенства никогда не достигает предела абсолютно лучшего,и, таким образом, проявления недочетов с обеих сторон служат умеряющимначалом».