Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Белобрысый улыбнулся и развел руками, мол, что тут скажешь, так и есть.
– А еще, – я улыбнулся ему в ответ, – Игорь трус. Он знал – его ждет серьезный разговор, и надеялся, что при тебе я выбью ему не все зубы. Но надеждам этим сбыться не суждено. Ведь сейчас ты допьешь вино, встанешь и отправишься домой.
Мария взяла бокал, выпила все до капли, гордо вскинула голову.
– Не ищи меня больше, – сказала она белобрысому, поднялась и, громко цокая каблуками, пошла к выходу.
Ситько бросил салфетку на стол, и я увидел на ней влажное пятно. У него потели ладони – он понимал, что наломал дров, и боялся меня, как загнанная за гаражи собака.
– Давай-ка, – я взял нож и длинно провел им по скатерти, – перечислим твои грехи.
– Валяй, – согласился белобрысый и нацепил на вилку кусочек курицы из салата.
– Первое – ты устроил погром в моем сарае. Сам не марался, но разницы, по сути, нет. Второе – ты следил за мной, и, похоже, долго. Третье – ты ухлестываешь за Марией. Четвертое – ты спер у отца важные документы и все свалил на меня. И, наконец, пятое – ты снова терся возле нашей шпаны. Да-да, они доложили. Так вот, за эти пять чудесных пунктов я буду бить тебя долго и с удовольствием. Выбери, пожалуйста, где и когда.
– Сейчас-сейчас. – Ситько выронил вилку, и та жалобно звякнула о тарелку. – Только сперва твои грешки оттрясем… Первое! Ты вел себя как свинья. Тогда еще, девять лет назад. Влез на мою территорию и начал наводить свои порядки! – Он говорил быстро, словно боялся, что ему не дадут закончить. – А я, между прочим, два года эту империю строил! Да, всего лишь в круглосуточной детского сада, но они на меня молились. Второе! Ты обращался со мной отвратно. Бил, запирал в темноте, заставлял раздеваться при девочках и стоять на коленях в углу. Скажешь, за дело? Возможно. Но не слишком ли тяжела расплата? Я стал изгоем, и все готовы были травить меня. И травили бы, если бы ты им не запрещал. А теперь – внимание – третье! Знаешь, о чем я думал, когда ты вставал между ними и мной? Я думал, что лучше подохнуть от их побоев, чем быть у тебя в долгу! – Он придвинул тарелку и начал есть, резкий, сердитый, очень похожий в эту минуту на своего отца.
Мы помолчали, потом он заговорил снова.
– Скажешь, да ну, вспомнил, когда это было! Девять лет, одна седьмая жизни! Окей, а сам ты простил бы за девять лет?
Я удивился, как мало он себе отмерил. Но говорить об этом, конечно, не стал. Тем более что вопрос был совсем о другом.
– Нет, не простил бы и через двадцать.
– Вот, и я о том же.
В зале включили «Весну» Вивальди. Скрипки кряхтели, толкаясь, а мы с разных сторон мяли белоснежную скатерть и думали, как нам быть дальше. Я придумал первый.
– Что же, признаю, причины для мести есть у обоих. А потому предлагаю решить вопрос дуэлью.
– Чем-чем? – Ситько рассмеялся. – Откуда тебя нарыли, мамонт?
– Ну хочешь, назовем это разборкой, так в твоей семье говорят?
– Семью мою не тронь, придурок! – вспылил он, и я в глубине души признал его правоту. – Давай, заливай про свою дуэль, посмотрим, есть ли в ней смысл.
– Правила простые. Выбираем место, подальше где-нибудь, в забросах. Никаких свидетелей. Очерчиваем квадрат, по сигналу начинаем. Из квадрата выходить нельзя. Любое оружие и то, что может сойти за оружие, запрещено. Заканчиваем, когда кто-то признает свое поражение. Все держим в тайне, мамочке не жалуемся, к ментам не бежим ни до, ни потом.
– Годится. – Белобрысый отломил кусочек хлеба и начал мять его, превращая в замазку. – Четырнадцатое марта, девять утра.
– Нет, так не пойдет, – нахмурился я, – какого черта ждать две недели с лишним?
– Уезжаю завтра, как раз на две недели. Ну что смотришь, думаешь, вру? Не вру! Бабушка в Севастополе умерла. Всей семьей едем. Дел куча, дом продать и все такое. Не веришь, приходи на вокзал, поезд в час дня. Сразу говорю – утром драться не буду! Что мне, с битой мордой на похороны?
Он заранее понимал, что морда его будет бита и бита жестоко.
Ладно, две недели – срок недолгий, можно и подождать. Лишь бы он там, в своем Севастополе, не передумал. Трус – он ведь всю жизнь трус, как бегал от меня в Саду, так и сейчас побежит. Я поднялся, царапнув стулом паркет.
– Четырнадцатого, и ни днем позже.
Белобрысый кивнул и небрежно закинул в рот хлебный шарик.
Кап-кап-кап. Солнце нагрело крышу Берлоги, и та начала линять, словно дешевые джинсы. Широкий луч пролез в окно, добрался до стола, высветил полосу на кастрюле с гречневой кашей. В луче метались пылинки, как бывает в июльский полдень, когда наевшись клубники с молоком, все валяются полуголые на кроватях. Я вытянул руку, и пылинки разбежались от нее в разные стороны. Кап-кап-кап. Начинался март, и многое в этом марте, я верил, должно было так или иначе завершиться.
Крак. Крак. Крак. Снаружи кто-то прошел по плотному, в черных корках снегу. Крак, и еще раз крак. Теперь он стоял у входа. Радуясь, что Хасс, отобедав, крепко спит, я неслышно сполз с топчана. Прислушался. Ничего. И вдруг – тук-тук-тук, незваный гость робко, будто пробуя воду перед купанием, постучал в дверь.
– Кого там несет? – хрипло спросил я и поднял с пола саперную лопатку.
– Это Мелкий! – Снаружи заскреблись. – Мелкий! Открой, Зябличек, а то холодно чего-то.
– Зачем ты пришел?
– Не знаю… соскучился. – В голосе зазвенели слезы. – Пусти… ну пожа-а-алуйста.
Я щелкнул задвижкой, и он тут же ворвался внутрь, лохматый и тощий, как растущий на улице щенок.
– Печечка! Можно ведь, да?
– Можно, ноги вытри, видишь, тряпка.
– Ага…
Пошаркав по останкам Хассовой рубахи, Мелкий протопал к печке. Сел на пол, поворошил угли кочергой, подтер натекшие сопли.
– Прости, Зяблик. И этот, – он кивнул на дверь подсобки, – тоже пусть простит. Хочешь, мыть тут буду каждый день, ведро выносить, прослежу за кем надо, хоть ночью, хоть когда. Только возьми обратно, плохо мне одному…
Мне тоже было плохо, и уже давно. Я даже хотел найти его и просить вернуться. К счастью, без
