что было дальше? Он полез, ты ударил…

– Да, дыщ – прямо в харю! И домой, к Ане, головушку буйную приклонить.

– И как, приклонил? – сквозь зубы процедил я.

– Нет. Малец помешал. Малец у Ани был, злющий хорек. Вроде нашего, который ушел. Ох, злющий, злющий. А я ведь его любил.

Темнота сгустилась, или это у меня в глазах стало черно, не знаю. Наст проломился под ногой, и та ушла по колено в снежное зерно. Хасс тут же подскочил и, причитая, помог мне выбраться.

Он вспомнил.

Он дошел почти до конца. Еще немного, буквально чуть-чуть, и станет ясно, что злющий Анин малец – я. И тогда… Руки вдруг онемели, повисли переваренной вермишелью. Голова набилась ватой, и во рту загорчило, как от пяти таблеток желтой но-шпы. Я не сразу понял – это страх, обычный страх перед тем, что придется совершить. А когда понял, захотел тут же взять Хасса за шкирку и отвести через спящий город в ближайшее отделение.

Отпустило меня, впрочем, быстро. Какое отделение? – сказал я себе. – Ты гонялся за ним три месяца, заработал чертов долг, едва не попал под суд, разбудил почти мертвую память. И ради чего? Чтобы сдаться у самой цели?!

– Эй! – звонко крикнули от канавы. – Зяблик, это Жир, слышишь? Жир! Я к тебе иду, ладно?

Я выругался и включил фонарь. В ярком пятне и правда нарисовался Жир. Проваливаясь в снег, он лез к нам через рябиновые заросли.

– Стой, где стоишь! Не двигайся!

– Не двигайся! – хрипло повторил Хасс, и Жир испуганно замер, схватившись за тонкий ствол.

– Зяблик, я помню! Я чту границы. – Он прикрылся от света рукой. – Но тут случилось кой-чего, послушай, ты все поймешь!

– Говори, только быстро. А шевельнешься – я тебя к Хрящу сволоку. Сам понимаешь, что будет.

– Понимаю, – кивнул Жир, – но я не просто так, клянусь! Тут пацаны сболтнули, блондин к ним опять клеился. Ну тот, который за сарай твой отбашлял. Погнали они его, хватит с них и сарая. Чего хотел, не поняли. Может, тебе знать это надо, а?

Знать это мне и правда было надо. Белобрысый вышел из берегов, как майская река, и без союзников вроде Жира и Кати меня запросто могло бы снести течением.

– Да, дела интересные… Ладно, Жир, вали с миром, и впредь сюда ни ногой. Будет что сказать – двигай в контору, с марта я снова там.

– Зяблик! – жалобно позвал он.

– Ну?

– Если вдруг что, ты же меня защитишь, да?

– А ты не предавай, Жир. Тогда и я тебя не брошу.

– Не предам, провалиться мне на месте! – горячо сказал он и полез обратно, на сторону Хряща.

Когда шаги его стихли, я навел фонарь на Хасса – сбоку, чтобы не било в глаза. Тот стоял, глубоко засунув палец в нос, и смотрел вверх, на небо, затянутое облачной сеткой.

– Так что там насчет мальца?

– Какого мальца? – удивился Хасс.

– Аниного, – уныло ответил я, чувствуя, что в этот раз уже ничего не добьюсь.

– Не-е-е, какой у Ани малец! У Ани бабка, с усами. Горбатая бабка. Стол ей делал, с картинками.

– Пойдем, – вздохнул я и с силой потянул его за цепь, – пойдем домой, Павел.

Мария, в зеленом платье с вырезом на спине, пила вино из тонконогого бокала и, улыбаясь, что-то быстро говорила. Что именно, я не слышал – между нами было толстое стекло огромного, в пол, окна. Напротив Марии сидел белобрысый, который назначил мне встречу в девятнадцать ноль-ноль, там, за стеклом, в ресторане «Нимфа». В целом все шло по плану, кроме одного – Марию, одетую и причесанную словно в театр, увидеть рядом с этим я никак не ожидал.

«Нимфа» с ее музейным нутром – ярусной люстрой, картинами в пышных рамах, ткаными скатертями и якобы дворянскими вилками – всегда казалась мне нелепой. В городе, однако, ресторан считался лучшим, и даже мать, подавая на стол богатое блюдо, говорила: ну вот, как в «Нимфе». Поэтому когда Ванька сообщил, что за место выбрал белобрысый, я сразу понял – понтуется. Ну и надеется, что при людях я не начну его колотить…

Мария наконец заметила меня и чуть не уронила бокал. Мы смотрели друг на друга через стекло – я, подмерзший в февральских сумерках, и она, жаркая от вина и подступившего вдруг стыда. Ситько пальцем указал на пустой стул, что, вероятно, означало, заходи и садись. Выглядел он при этом как детсадовец, дрессирующий котенка, – важно и жалко одновременно.

Я пожал плечами и пошел к двери, тяжелой, с металлической ручкой. В прихожей пожилой лакей с длинными, как у Пименова, усами спросил, заказан ли столик. Услышав фамилию Ситько, взял куртку и с полупоклоном показал, куда идти. Мария сидела спиной ко входу, и я видел косточки позвонков, такие родные, но почему-то сегодня открытые не для меня. За тридцать шагов нужно было решить, как себя вести, что сказать и чем покрыть ситьковские карты, уже разложенные веером к моему приходу.

– Хэлло. – Белобрысый не подал мне руки и даже зад нал стулом не приподнял. Сидел, развалившись – этакий барин, принимающий мелкопоместного соседа. Мария же, напротив, сжалась в комок и стала похожа на только что искупавшегося воробья. Я сел рядом с ней и сразу почувствовал запах сирени, такой же родной, как и выставленные напоказ позвонки.

– Ну, знакомить не буду, – усмехнулся Ситько и отпил из бокала. Галстук у него чуть сбился на сторону, словно бокал этот был далеко не первый.

Подошел официант, положил передо мной обитое бархатом меню. Я сказал, что заказывать не стану.

– Чего так? – спросил белобрысый, когда мы опять остались втроем. – Денег нет? Давай угощу, не проблема.

– Вот семейка, – не сдержался я, – сынок папашу обокрал, а тот ему листает. Или нынче другой у тебя спонсор, не папа?

Ситько сметанно побелел и смял в кулаке салфетку.

– Не твое это дело! Жрать хочешь – жри, а нет, так не суйся в чужой карман.

Мария посмотрела на него, потом на меня и снова опустила глаза.

– А ты, – я повернулся к ней, – что здесь делаешь?

– Меня Игорь пригласил… на свидание! – ответила она почти с вызовом.

– Смотри-ка, и меня твой Игорь на свидание пригласил. Сам назначил и время, и место. Вот чудак, да? А ты думала, я мимо проходил?

Видно было, что именно так она и думала. И совестилась, и жалела меня, заставшего ее, такую красивую, в компании моего врага.

– Видишь ли, – продолжил я, пользуясь молчанием Ситько, – это