– Ты об отце? Клянусь, я приехал в Италию уже после егогибели, хочешь, паспорт с визой покажу? В конце концов, мои слова можнопроверить.

– Проверить можно, – не стала я спорить. – Только зная,с кем имею дело…

Сашка поднялся, подошел и устроился на корточках возле моихног, вид имел покаянный.

– Жанка, прости меня, – сказал со вздохом, пряча глаза.– Я чувствую себя ужасно виноватым за то, что подставил тебя там, в доме.

– Если бы я не была идиоткой, ни за что бы туда неполезла. Так что сама виновата.

– Ты на меня надеялась, а я…

– Ладно, будем считать эту тему закрытой, – кивнула я,его глаза со вселенской печалью рождали в душе материнские чувства, хотелосьсказать что-нибудь утешительное, но нужные слова на ум не приходили, и я толькорукой махнула.

– Можно я тебя поцелую? – спросил он.

– С чего это вдруг? – нахмурилась я, решив, чтопоцелуев на сегодня хватит.

– Вовсе не вдруг, – обиделся он. – Я, между прочим…Короче, это мое заветное желание.

– Что заветное – хорошо. Слыхал, что в жизни человекабывает две трагедии: неисполненное желание и исполненное. Отправляйся спать,поздно уже.

Он поднялся, пошел к двери, но все-таки обернулся и сердитоспросил:

– Так, значит, это правда? То, что болтал этот тип? Тыв него влюбилась?

– Может, что-то похожее имело место, но до той поры,пока я не поняла, какой он мерзавец.

– И что, вот так сразу чувства испарились? – усмехнулсяон.

– Ты, кажется, забыл про Янку?

– Я не забыл. Но точно знаю: сердцу не прикажешь. Вотя, к примеру, совершенно не хотел в тебя влюбляться.

– И что, влюбился?

– Конечно.

– Сочувствую.

– Это ты сейчас сказала «нет»? – забеспокоился он.

– Это я сказала «там посмотрим».

– Ну-ну… кстати, обращаю твое внимание на моеобразцовое поведение. Сколько я в твоей квартире? А ни разу не приставал.

– Героический поступок.

– Для меня – да. И нечего так усмехаться. Обычнодевушки совсем не против… – Он посмотрел так, точно всерьез ожидал, что яброшусь ему на шею, покачал головой и наконец удалился.

Я достала письма Вернера и не спеша начала их читать. Отписьма к письму тон их постепенно менялся. Сначала он писал только о своейтоске по дому и любимой, потом начал больше рассказывать о своей жизни вГермании, друзьях, учебе. Появились шутливые замечания: «Тебе надо большезаниматься, моя принцесса, в твоем письме я нашел семь ошибок. Читаешь любовныероманы и совсем забыла про грамматику? Когда вернусь, придется нам как следуетвзяться за нее». Но в письмах по-прежнему была такая нежность, такая любовь,что на глаза против воли наворачивались слезы. Я не могла поверить, что ихписал тот самый Ральф Вернер, который стрелял в безоружных людей на заброшенномхуторе. Мог человек так измениться? Как милый добрый мальчик превратился вбезжалостного убийцу? Или добрым и милым мальчиком он никогда и не был? И все,что было в нем человеческого, – это его первая юношеская любовь? Что с нимислучилось потом? С Вернером и этой Мартой? Действительно ли та женщина, окоторой упоминается в документе, моя бабка? Я молилась о том, чтобы письма насамом деле не имели к ней отношения и она сама или мой отец купили их наблошином рынке.

Но очень многое мешало в это поверить. Колье Анны Штайн,исчезнувшей из занятого фашистами Вильнюса, оказалось у моей бабки. Какимобразом? Если она та самая Марта, то получила она его из рук убийцы. Знала лиона, как колье попало к нему? Наверное, догадывалась. И поэтому долгое время нерешалась воспользоваться этими драгоценностями, подозревая, что на каждом изних чья-то кровь.

Имела бабуля отношение к спрятанным где-то ящикам или нет,ответить трудно. Два железных ящика могли в самом деле где-то храниться до сихпор, и моя бабка понятия о них не имела, а вот что-то из награбленного Вернеромкаким-то образом оказалось у нее.

Неужели она любила этого человека? И находилась рядом с ним,пока их не развела война и он не оказался по другую линию фронта? И все, что ейоставалось последующие годы: прятаться и исходить липким страхом, что однаждыкто-нибудь узнает… Бедная, бедная… Как дорого заплатила она за свою любовь. Амой отец? Неужели Макс прав и во мне течет кровь этого мерзавца Вернера? И чтоиспытал мой папа, когда заподозрил, кто его настоящий отец?

Я заревела, глядя в окно на темное городское небо без звезд,размазывала слезы и все никак не могла успокоиться от бесконечной жалости исочувствия к своей бабуле, которую видела плачущей лишь однажды. Резкой,язвительной, насмешливой и очень несчастной была она. Теперь мне казалось: еслибы она сама рассказала все мне, было бы легче. И мне, и, быть может, ей. Я бы,наверное, поняла, как можно любить вопреки всему, вопреки собственной совести издравому смыслу.

Испугавшись, что Сашка чего доброго заглянет на кухню,заинтересованный моим долгим сидением здесь, и застанет меня плачущей, япоспешила в ванную. Умылась и некоторое время разглядывала себя в зеркале. Те,кто знал мою бабку, безусловно, правы: мы действительно с ней очень похожи.

Утром я встала рано и первым делом открыла записную книжкуотца. Еще просматривая ее в первый раз в кабинете папы, я обратила внимание намеждународный номер и рядом с ним трижды подчеркнутое имя Марта. Позвонив напереговорный пункт, я справилась о коде и узнала: абонент проживает в Риге, чтосовсем меня не удивило. Но кому звонил отец? И что имел в виду, написав имяМарта? Настоящее имя моей бабки или так звали женщину, которой он звонил?Бабуля, когда мы были с ней в Риге, сказала мне, что все ее близкие погибли вовремя войны, так ли это? Вдруг отцу удалось разыскать кого-то из родных илипросто знавших ее? Вполне возможно. Я могу позвонить по этому номеру и узнать.С одной стороны, почему бы и нет, но как объяснить, что, собственно, меняинтересует? Пока я размышляла над этим, проснулся Сашка.

– О чем задумалась? – спросил он, приглядываясь ко мне.

– Отец кому-то звонил в Ригу, – ответила я.

– Не только звонил, он туда ездил, – огорошил меняСашка. – Когда разыскивал этого Вернера. Он же родился в Риге, хоть и былнемцем.

– И что?

– Откуда мне знать? Я же все эти бумаги увидел тольковчера, а отец твой занимался поисками несколько лет, еще до того, как подбилСамойлова клад искать. Надеюсь, мы в Ригу не поедем. У меня от заграницыизжога, я Россию люблю.

– А что, если позвонить?