разжигает огонь.

От решетки мгновенно распространяется тепло, и я понимаю, что все это время дрожала, крепко обхватив себя руками. На мне лишь короткое коктейльное платье и ничего больше, а здесь, в лесу, холодно.

Дюпон прислоняется к стене и, скрестив руки, смотрит на меня.

Он стоит так, молча и не шевелясь.

Мне не нравится это корыто, наполненное водой. Я боюсь, что мужчина собирается меня пытать – окунать головой в воду и держать так, пока я не скажу, что ему нужно.

Однако, дождавшись, пока закипит чайник, Дюпон выливает кипяток в холодную воду в корыте, чтобы сделать ее теплее. Он насыпает туда немного мыльного порошка и размешивает воду рукой.

– Залазь, – говорит мужчина.

Я смотрю на него, не веря своим ушам.

– Ч-что? – спрашиваю я.

– Залазь в корыто. Тебе нужно помыться, – велит он.

Он протягивает мне мочалку – видавшую виды, но достаточно чистую.

У меня нет ни малейшего желания залезать в это корыто, но я понимаю, что Дюпон может силой заставить меня сделать это.

Я подхожу к корыту, собираясь умыть лицо и руки.

– Раздевайся, – рявкает Дюпон.

Я замираю у корыта, и в животе у меня все переворачивается.

Медленно я тянусь за спину и расстегиваю платье. Я спускаю и снимаю его с себя. Затем я снимаю нижнее белье.

Дюпон наблюдает за мной. Его глаза горят, но выражение лица остается невозмутимым.

Я делаю шаг и захожу в корыто. Оно слишком мало, чтобы сидеть в нем, так что мне приходится стоять.

– Мойся, – снова велит Дюпон, протягивая мочалку.

Я беру ее, окунаю в воду и начинаю намывать руки.

– Медленнее, – говорит Дюпон.

Сжав зубы, я медленно намыливаю руки, плечи, грудь, живот и ноги.

Дюпон подсказывает мне, что делать. Он велит мне намылить пальцы рук и ног, бедра и даже стопы. Вода достаточно теплая, мыло пахнет чистотой и свежестью, как стиральный порошок. Однако мне ужасно не нравится делать это под его взглядом, особенно учитывая то, что я до сих пор дрожу, стоя в воде, и мои соски твердые как камень.

Когда я думаю, что все закончилось, Дюпон велит мне развернуться. Он берет мочалку и начинает намывать мне спину.

Нежность, с которой он намыливает меня, пугает. Мочалка едва касается кожи, отчего та покрывается мурашками. Но мужчина хотя бы не трогает меня руками.

Мочалка скользит к моим ягодицам, а затем – между ними, и, отшатываясь, я выскакиваю из корыта.

– Не тронь меня! – резко бросаю я. – Если ты попытаешься… если ты попытаешься со мной что-то сделать, я буду сопротивляться. Я буду кусаться и царапаться, и драться, и пусть ты и сильнее меня, но я не перестану. Тебе придется убить меня и запороть весь свой маньячный план.

Похоже, Дюпону это по нраву.

– Я и пальцем тебя не трону, Симона, – говорит он скучающим тоном. – Ты совершенно права. Это бы испортило все веселье. Я хочу, чтобы ты была в наилучшей форме перед охотой.

Я не знаю, как он может говорить это с таким спокойствием и удовольствием на лице. Его тонкие губы изгибаются в подобии улыбки.

– Одевайся, – говорит Дюпон. – А после этого поешь.

Мужчина протягивает мне платье. Не то, в которое я была одета. Это платье из легкого хлопка, свободное и мягкое. И оно белоснежное. Я вздрагиваю, когда натягиваю его через голову. Я знаю, почему Дюпон его выбрал – это платье будет мелькать среди деревьев, как белый флаг, выдавая мое местоположение, куда бы я ни пошла.

Дюпон вынимает из сумки багет. Он разламывает его пополам и одну половину протягивает мне.

– Ешь, – говорит он.

Данте

В 4:40 на мой телефон приходит сообщение от Симоны. Не от самой Симоны, разумеется.

Это точка с геолокацией.

Она поставлена в лесах Висконсина, в двух с половиной часах езды от места, где я сейчас нахожусь.

Мы с Рейланом немедленно мчим в том направлении.

Я превышаю скорость миль на десять, если не больше, иначе мне никак не успеть туда к семи утра.

– Следи за копами, – говорю я Рейлану сквозь сжатые зубы. У меня нет времени разбираться с дорожным патрулем.

– Как ты собираешься это сделать? – спрашивает он.

– Мы должны провести триангуляцию и попытаться определить его местоположение. Затем подойдем к нему с двух сторон.

– Ты не знаешь, что он задумал, – говорит Рейлан. – Дюпон мог расставить ловушки. Мины. Других людей.

– Я сомневаюсь, что там будет кто-то еще, – качаю я головой. – Ты говорил, что в армии у него не было друзей. Не думаю, что они появились. Тот гостиничный номер во время митинга, выстрел в ресторане… за этим стоял один человек. То же и с домиком в тетушкином поместье.

– Даже один человек имеет преимущество, когда сражается на своей территории, – замечает Рейлан.

И я знаю, что он прав.

– Если увидишь Симону, хватай ее и уезжай, – говорю я. – Не жди меня.

– Ты тоже, – отвечает Рейлан. – Хотя, не хотелось бы быть застреленным Дюпоном. Он мелкий стремный говнюк. Это было бы как-то тупо, не находишь?

Я фыркаю и качаю головой:

– Я это учту.

– Другое дело, если бы на меня напал медведь или волк… – говорит Рейлан, осматривая леса с противоположной стороны дороги. – Это, во всяком случае, было бы круто.

– В Висконсине нет волков.

– О, друг мой, есть, и еще какие. Большие серые волки. Не такие большие, конечно, как на Аляске, но все же раза в два больше хаски.

Мы пересекли границу штата около часа назад. Я понимаю, что это лишь мое воображение, но леса теперь кажутся гуще и темнее, более зловещими. Эти места мне незнакомы. И я не знаю, что задумал Дюпон.

Я знаю лишь, что он намерен использовать Симону, чтобы навредить мне.

И он не мог выбрать цели лучше.

В армии я ничего не боялся. Я был слишком несчастен. Я не то чтобы искал смерти, но и не сильно из-за нее переживал.

Теперь же впервые у меня появились какие-то планы на будущее. Я, Симона и Генри. Живем вместе в Чикаго или в Европе – мне плевать. Меня волнует лишь то, что мы трое можем быть вместе.

Для меня нет ничего важнее нас троих, живущих под одной крышей как семья. У меня еще ни разу в жизни не было такого, и я не позволю Дюпону забрать это будущее.

Я должен увидеть Симону. Я должен сказать, что прощаю ее. А, главное, я должен