семьи. Для нас эта битва обошлась без жертв. Но не для Кристиана.

– Чего ты хочешь? – повторяю я, чтобы вернуться к делу. Мне плевать на его обиды, меня волнует только Симона.

– Дело не в том, чего я хочу, – говорит Дюпон чуть спокойнее. – Дело в замыслах судьбы. Это она снова свела нас, Данте. Это она столкнула нас лицом к лицу, как тогда в Ираке.

Следить за размышлениями сумасшедшего утомительно. Я знать не знал Дюпона в Ираке. Но он считает, что у нас было какое-то соперничество. Как и предполагал Неро, похоже, он хочет возобновить его здесь и сейчас. Кристиан хочет решающей схватки, в которой ему было отказано.

– Соревнование? – спрашиваю я. – Этого ты хочешь?

– Это кажется самым честным способом разрешить наш конфликт, – мечтательно произносит Дюпон. – Завтра утром в семь часов я выпущу прекрасную Симону в лес. Я собираюсь поохотиться на нее, как на оленя. И я собираюсь пустить пулю ей в сердце. Я назвал тебе время и пришлю тебе адрес. У тебя будет шанс остановить меня. Посмотрим, чья пуля первой достигнет цели.

Не это я хотел услышать. Моя рука дрожит, сжимая трубку. Я бы отдал все на свете, чтобы дотянуться сквозь нее до Дюпона и разорвать его глотку.

– Я не буду играть в твои гребаные игры! – кричу я. – Если ты хоть пальцем ее тронешь, я выпотрошу всех до последнего Дюпона на этой гребаной планете, начиная с этой старой суки Айрин! Я найду тебя и вырву твой позвоночник, ты…

Кристиан уже повесил трубку. Я кричу в пустоту.

Вернее сказать, я кричу на своего сына, который все это время следил за мной своими огромными темными глазами, вцепившись в плед, все еще лежащий у него на коленях на заднем сидении.

Я дрожу от гнева и ничего не могу с этим поделать.

Этот псих забрал Симону. Завтра утром он хочет застрелить ее прямо у меня на глазах.

– Кто-то хочет причинить маме вред? – шепотом спрашивает Генри.

– Нет! – отвечаю я ему. – Никто не причинит ей вреда. Я найду ее и верну домой. Я обещаю тебе, Генри.

Это первое обещание, которое я дал сыну.

Я сдержу это обещание даже ценой собственной жизни.

Симона

Я лежу в кузове фургона со стянутыми за спиной руками.

Это ужасно неудобно, потому что Дюпон не самый аккуратный водитель. Несколько раз, когда он поворачивал слишком резко, я перекатывалась, врезаясь то в нишу для колес, то в лестницы, ведра и сумки, которые он здесь возит.

Дюпон заклеил мне рот, хотя я и так не стала бы с ним разговаривать. Достаточно и того, что мужчина всю дорогу что-то мурлычет себе под нос, причем довольно фальшиво и монотонно. Иногда он еще не в такт постукивает своими длинными пальцами по рулю.

Сзади воняет красками и другими химикатами. Я пытаюсь дышать медленно и не плакать, потому что, если у меня заложит нос, я боюсь, что задохнусь с этой липкой лентой на губах.

Я слышу разговор Дюпона с Данте. Он хотел, чтобы я его слышала.

Это все похоже на какую-то безумную шутку. Поверить не могу, что он действительно собирается меня отпустить, только чтобы застрелить.

Я не понимаю, почему Дюпон делает это. Я не имею никакого отношения к смерти его двоюродного брата. Меня даже не было в стране в то время.

Хотя, конечно, он похитил меня вовсе не из-за этого.

Он хочет помучить Данте.

И думает, что я лучшая для этого жертва.

Дюпон не знает, что мы поссорились. И слава богу. Меня охватывает дрожь при мысли, что, если бы он знал о ссоре, если бы знал, о чем мы говорили… то мог бы похитить Генри. Мужчина не знает, что у Данте есть сын, и это единственное, за что я благодарна сейчас. Единственное, что помогает мне сохранять некоторое подобие спокойствия.

Конечно, я не знаю точно, где сейчас Генри… но я должна верить, что он в безопасности – либо с Данте, либо где-то в отеле, а, значит, снова вернется к моим родителям. Где бы он ни был, это лучше, чем болтаться в кузове фургона.

Боже, я должна отсюда выбраться. Я не могу позволить этому психопату меня убить. Я нужна Генри, он ведь еще так мал. Мой сын уже потерял Серву, он не может потерять еще и меня.

Я дико осматриваюсь в поисках того, что можно схватить. Что-то, что можно использовать для побега – обычный нож или даже канцелярский – да что угодно.

Но здесь ничего нет. Только забрызганный краской брезент и спортивные сумки, которые я не могу расстегнуть так, чтобы Дюпон этого не заметил.

Когда фургон делает очередной резкий поворот, я слышу дребезжащий звук. По голому металлическому полу катается какой-то шуруп.

До него трудно дотянуться. Я стараюсь двигаться в нужном направлении по сантиметру за раз, чтобы Дюпон не заметил. Чтобы ухватить шуруп, мне приходится ползти к нему спиной, но в тот момент, когда я уже почти добралась, он снова откатывается в сторону.

Дюпон начинает возиться с радиоприемником. Я пользуюсь возможностью, чтобы хорошенько упереться в нишу для колес и подвинуться к шурупу. Мои руки слишком туго стянуты за спиной, и онемевшие пальцы неловко скользят по желанной добыче. Я хватаю шуруп, роняю его, затем хватаю снова. Крепко сжав его в кулаке, я нервно смотрю на Дюпона, чтобы убедиться, что он ничего не заметил.

Тот находит нужную станцию и удовлетворенно откидывается в кресле. Из радиоприемника льется громкий и пугающе жизнерадостный голос Билли Джоэла. Дюпон начинает подпевать ему, по-прежнему не попадая ни в одну ноту.

Я сжимаю шуруп между большим и указательным пальцами. Выкручивая руку, насколько это возможно в пределах стяжки, я начинаю медленно и бесшумно пилить пластик.

Данте

Я везу Генри к себе домой. Мы подъезжаем к старинному викторианскому особняку, окруженному деревьями, с которых уже почти облетела вся листва. Трава покрыта таким густым ковром из листьев, что между красными и коричневыми сугробами едва можно разглядеть зелень.

В темноте дом выглядит зловеще. Старая деревянная обшивка потемнела от времени, а стекла в свинцовой оправе едва пропускают свет, льющийся изнутри. Впрочем, здесь горит не так много ламп – только в комнатах нашей экономки и моего отца.

– Ты здесь живешь? – настороженно спрашивает Генри.

– Да. И твой дедушка