странно противоречащих документированным учениям главного героя биографии. Конечно, под поверхностью этого текста скрывается многое, что нельзя свести к влиянию похоронных или «кладбищенских» образов, пришедших из поздней ваджраяны, то есть «высших йога-тантр». Опытный читатель, знакомый с ранними буддийскими жизнеописаниями, может отметить, что мать Гараба Дордже зачинает и рожает при таких же обстоятельствах, что и Майядеви, мать Будды Шакьямуни. В отличие от Майядеви, мать Гараба Дордже испытывает как физическую боль, так и душевные муки во время рождения этого тела-видимости будды. В раннем возрасте ребёнок Гараб Дордже хочет вести дебаты с пятью сотнями пандитов; это перекликается не только с известными эпизодами из «Ланкаватара-сутры» и «Лалитавистары», но также и с Лук. 2:41–52 (обнаружение ребёнка Иисуса в Храме). Несмотря на то что мы ещё находимся на территории буддизма, начинают появляться нарративные типологии более далёких традиций. Как и во всех житиях святых, самое главное – это послание главного героя жизнеописания. Исторические детали смешиваются со стандартными типологиями легенд, известными исследователям мирового фольклора. Чтобы исследовать эту нестандартную, тантрическую жизнь основателя (из мира людей) линий передачи дзогчен, нам придётся применить ряд инструментов. Первый инструмент – это «первая история», сюжет, который Кристофер Беквит определил как характерный для евразийских героических сказаний. Беквит выделяет следующие основные повествовательные элементы, или темы, «первой истории»400:

1. Дева беременеет от небесного духа или бога.

2. Несправедливо свергнут законный царь.

3. Дева рожает чудесного мальчика.

4. Несправедливый царь приказывает оставить ребёнка в опасности.

5. Дикие звери воспитывают ребёнка, и он выживает.

6. Младенца обнаруживают в пустыне и спасают.

7. Мальчик вырастает умелым всадником и лучником.

8. Он предстает перед судом, но поставлен в подчинённое положение.

9. Ему грозит смерть, но он спасается.

10. Он обретает последователей-воинов, давших клятву.

11. Он свергает тирана и восстанавливает справедливость в царстве.

12. Он основывает новый город или династию.

Этот «евразийский» миф, который определённо перекликается с другими великими героическими сказаниями (Давид, угнетаемый Саулом; Иисус; Мухаммед; даже Гесар и Миларепа), легко адаптируется как к династическому, так и к религиозному контексту. Он формирует повествовательное ядро многих саг о центральноазиатских монархах, завоевателях и героях периода, который мы исследуем; другие типологии и исторические элементы добавляет бард, когда он (или она) зачитывает поэтическую версию саги401. Жизнеописание Гараба Дордже, основателя дзогчен, XI в. – документ, который во многих отношениях соответствует первой истории, при этом её темы применяются к духовному герою. В то же время авторы дзогчен излагают эту историю, умело обращаясь к повествовательным типологиям, окрашенным в тона других великих историй, которые им встречаются. Этот текст напоминает христианский агиографический роман о Варлааме и Иоасафе, последний вариант которого, вероятно, был создан в тот же период (в VIII и IX вв.)402, что и жизнеописание Гараба Дордже, и где используются те же бардовские методы составления и редактуры. Особенно интересно, что учения о Великом совершенстве – с их аллюзиями, отсылающими к потоку перемен, непредсказуемости времени, открытости бытия и ненадёжности человеческих суждений (ср. «неточное сострадание») – иллюстрируются самóй необычностью повествования.

Наш второй инструмент для изучения этого жизнеописания – история Иисуса и Марии403, как она излагается в 19-й суре Корана и в других частях Корана, где говорится об Иисусе. Похоже, 19-я сура в то время уже проникла в царство легенд и фольклора и созрела, чтобы стать основным сюжетом новой буддийской истории.

Третий инструмент – необходимость учитывать элементы жизни Иисуса и Марии, которые встречаются в апокрифических евангелиях и другой раннехристианской литературе. Этот корпус литературы, похоже, прошёл через фильтр фольклорной версии 19-й суры. Тем не менее существуют некоторые известные черты жизни Иисуса, отсутствующие в Коране, которые появляются в житии Гараба Дордже.

Четвёртый инструмент исследования – обращение к воззрению о человеческой природе Иисуса в богословии антио-хийской школы раннего христианства и усвоению этого богословия (так называемого несторианства) Сирийской церковью Востока, которая в период 600–1100 гг. контактировала с Китаем, Центральной Азией и Тибетом. Антиохийское христианство придавало меньше значения аллегорическому толкованию Писания, сосредоточивалось на буквальном смысле текста и разделяло две природы Христа (человеческую и божественную), не отступая от сотериологического взгляда вселенских соборов IV в. Церковь Востока пошла отдельным путём после соборов V в. в Ефесе и Халкидоне. Эта церковь, которую также называют Сиро-персидской, стала зачинателем амбициозного проекта евангелизации, который принёс христианское послание из Сирии, Месопотамии и Малой Азии в Центральную Азию, Тибет и Китай. Гибкость сиро-персидского богословия отражается в поразительных документах, которые сохранились на китайском404. Духовность Церкви Востока – особенно духовность её великих созерцателей, таких как Исаак Сирин, Авраам Кашгарский, Иосиф Хаззайя и Иоанн Дальятский, безусловно, повлияла на исламский мистицизм, что явствует из трудов многих суфиев, таких как Ибн Араби. Именно это духовное наследие могло заставить созерцателей Северной Индии и Гималаев переформулировать свои практики в направлении изначального дзогчен.

В разгар внутритибетской культурной войны XI в. появилось странное жизнеописание, а именно биография Гараба Дордже. Сохраняя все знаки и символы погребального буддизма, кладбищенской образности и изначального дзогчен, она вводит в мир тибетской культуры крайне неожиданный сюжет: жизнеописание святого из западного царства, содержащее безошибочные элементы, отсылающие к Иисусу и Марии (о которых в индо-тибетском буддизме в то время велись споры) в 19-й суре Корана. Хотя в этой истории излагается допустимый в буддизме ваджраяны сюжет, она тонко намекает проницательному читателю, что может поведать больше, но сейчас этого сделать нельзя, потому что основная забота автора – решение проблемы культурной войны, которая в то время имела место в Тибете. Об этой культурной войне убедительно свидетельствуют тексты, которые сохранили все участники спора. Интересно, что литература дзогчен, которая, похоже, представляла меньшинство местных нгагпа, в XI и XII вв. мощно и обильно разрастается. Например, сборник «Бима ньингтиг» (отсылающий к фигуре периода первого проникновения, Вималамитре), куда входит жизнеописание Гараба Дордже, очевидно, является ответом на кризис405. Сочинение жизнеописания как литературный / доктринальный процесс не только возвращает к теме споров VIII в. между предположительно постепенным и спонтанным опытом просветления, но также, по всей видимости, работает с опытом реальной жизни, поскольку жизнь деревенского практика резко противостояла теме перфекционистских или «виртуозных» подходов к просветлению в ранней буддийской литературе. Буддийский тантризм обращается к некоторым аспектам этой перфекционистской темы, применяя систему толкования, основанную на доктринах о совершенстве мудрости и о «пустоте». Тем не менее тантры как первого, так и второго проникновения содержат сложные ритуальные процедуры, многие из которых не только предназначались небольшому кругу привилегированных учеников, но и требовали значительных издержек406. Линии нгагпа стремились сохранить тантризм в сфере местных сельских общин, создавая новые циклы ритуалов, решающих проблемы, характерные для сельской жизни, как мы