Рус наконец тронул коня. Моряна и Буська поехали следом, нохранили молчание.

С иудея сорвали одежду, он не противился, его лицо былообращено к стене града. Там волновался народ, крики стали громче,пронзительнее. Рус подъехал, когда к рукам иудея привязывали веревки.

– Ты умрешь страшно, – проговорил он четко.

– Зато народ мой будет жить, – прошептал иудей.

Его подняли на веревках к перекладине. Один встал на седлоконя, быстро и ловко привязал распростертые руки иудея к дереву. Оскалил зубы взлобной усмешке, приставил толстый бронзовый гвоздь к ладони, поднял молот,помедлил, с усмешкой посмотрел в сразу побледневшее лицо иудея.

– Страшно, трус?

– Страшно, – ответил Исайя. Губы его дрожали. –Очень…

– Это хорошо, – сказал воин счастливо.

Он ударил по шляпке гвоздя. Исайя вскрикнул, прикусил губу.Показалась струйка крови. Воин ударил снова, вгоняя острие гвоздя в мягкуюплоть, а через нее – в древесину, и Исайя закричал от боли тонко ипротяжно. Он выгнулся, но еще один уже внизу перехватил ноги, быстро и жесткопривязал у подножия.

Воин вверху вогнал бронзовый гвоздь в другую ладонь, потомеще один – в кисть, слышно было, как хрустели мелкие кости. Иудей выл отболи, плакал, кричал, выгибался, воины хохотали: разве мужчины так себя ведутперед лицом смерти?

Рус повернул коня, а через плечо бросил зло:

– Народ твой будет жить?.. Размечтался! Завтра же сотремэтот град с лица земли. Если доживешь – увидишь.

Он послал коня обратно в стан. Слышал треск распарываемого живота.На стенах плач достиг такой силы, что Рус сморщился, будто надкусил кислоеяблоко.

Всю ночь со стен Нового Иерусалима доносился плач. То тихийи жалобный, то исступленный – с воплями, криками, рыданиями. Причиталиженщины, выкрикивали что-то мужчины.

Даже в стане, подумал Рус хмуро, можно было бы услышать,если бы не воинские песни и пляски у костров. Чертов народ, трусливый иплаксивый…

Ис уложила его на ложе. Ее нежные, но сильные пальцыразминали глыбы мышц плеч, спины. Она в последние дни похудела, глаза сталипечальные, а голос поблек. Сейчас лишь тихо спросила:

– Он… сильно там мучается?

– Да, – ответил он сухо. – Но до утра он доживетвряд ли.

– Да? Я слышала, когда нас распинали еще ассирийцы, тона крестах жили по трое суток…

– Не с выпущенными же кишками, – огрызнулся он.Осекся. – Вас уже распинали?

– Много раз, – прошептала она. – И сжигалиживьем. И топили. И развешивали по деревьям. И рубили на части.И бросали наших младенцев диким зверям…

Рус смолчал. Перед глазами стояло перекошенное страхом лицожалкого иудея. Как он сказал: зато племя будет жить? Трус и есть трус, боли невыносит, смерти страшится, но все же сам явился… Проклятие! Честь ни во что неставят, мужества не имеют, ищут только выгоду… Значит, в его добровольной смертиесть какая-то выгода! Не для него, конечно. Для его проклятого племени.

– Прости, Ис, – сказал он угрюмо, – но сейчас намне жить, если мы не сотрем их с лица земли.

– Почему «прости»?

– Все-таки это люди твоего языка.

– Рус, – прошептала она нежно и печально, – у меняесть только ты. Лишь бы ты не отдалялся от меня, из-за… из-за войны с этимплеменем. Ты для меня – все. Я с тобой начала жить. Мне кажется, дажев своем племени я не жила, а только ждала тебя.

Сон был неспокойный, со схватками на дорогах, погонями.Впервые он от кого-то отступал, отбивался тяжело, ноги были как вморожены взамерзшее озеро. Потом издалека донесся звук боевого рога, еще и еще, смутныеобразы отступили, и он ощутил, что лежит на своем ложе, а рог в самом делезвучит за стеной шатра со стороны проклятого града.

Ис завозилась рядом, обняла его за шею. Рус пробормотал свеликим облегчением:

– Кто-то прибыл. Нет, это не тревога, успокойся. Рано же онивстают!

Он одним движением прямо с ложа оказался посреди шатра. Исуспела увидеть каскад движений, словно у молодого князя выросло двенадцать рук,и через мгновение он уже одетый и с мечом на перевязи выскочил из шатра.

Небо было серое, нависало, серые тучи покрыли весь небосвод.Воздух был холодный, на травинках блестели бусинки влаги. Костры горели ярко,возле них сидели и лежали люди. Только у дальнего костра, где располагалсяБугай, один ритмично бил в бубен, а двое плясали.

Из-за пригорка начали подниматься конские уши. Рус ужетолько по ним догадался, кто едет. Вскоре двуколка остановилась в почтительномотдалении. Соломон вылез безбоязненно, закряхтел, но с усилием разогнул спину.Рус хмуро наблюдал, как он медленно тащится, чуть прихрамывая, в егосторону. Соломон был бледен, щеки обвисли. Он зябко ежился, вздрагивал,прятал ладони в широкие рукава своей странной одежды.

– Шолом алейхам, – сказал Соломон устало.

Даже голос его сел, как сломанное колесо в глубокой яме.

– Алейхам шолом, – отозвался Рус чистым могучимголосом. От Ис уже знал, что иудеи переставляют слова приветствия, как и скифы.Те в ответ на «Доброе утро» должны говорить «Утро доброе», а на «Добрыйдень» – «День добрый», иначе выкажешь непочтение тому, ктопоприветствовался первым. – С чем пожаловал, старик?

– С просьбой, – ответил Соломон. Он склонилголову, ветер развевал седые пряди. – Дозволь забрать нашегосоотечественника для похорон.

– Нет, – отрезал Рус. – Он должен висеть, пока непомрет.

– Он уже мертв.

– Так быстро? – удивился Рус. – Что за народ вытакой хлипкий…

Он метнул острый взгляд в сторону шатра. Вчера вечером Исчто-то пошептала Буське, тот исчез надолго, а когда вернулся, от мальчишкипахло свежей кровью.

– Хлипкий, – согласился Соломон покорно.

– Ладно, – проворчал Рус. – Забирайте… Он плакал икричал от боли, это не по-мужски. Наверное, умер тоже не по-мужски, но все-такион пришел. Это было по-мужски.

– Это было по-человечески, – ответил Соломонкоротко, – а для нас это выше, чем просто по-мужски. Когда человек боитсяболи и смерти, но идет на смерть, для нас это выше, чем просто не бояться боли.

Он потоптался на месте, повернулся уходить, но из шатравышла Ис, и Русу показалось, что они с иудеем обменялись заговорщицкимивзглядами.

Соломон опустил плечи. Из груди вырвался горестный вздох:

– Горе моему народу!

Рус опустился на корточки перед огнем. Языки пламенитрепетали как живые, от них шло живительное тепло. На плоских камнях жарилосьтонко нарезанное мясо. Рус кивком пригласил старого иудея есть, если желает исможет, сам ухватил шипящее мясо, перебросил с ладони на ладонь, подул.