– Испытание духа…

– Сперва я испытаю руки.

Даже борясь с крышкой, она чувствовала, как отец печальнокачает головой. Среди всех дочерей она была, несмотря на самый малый рост,самая бойкая и живучая. Еще в детстве, когда ее обижали более старшие исильные, она дралась, как рассвирепевшая кошка: кусалась и царапалась, а потомдогоняла ошалевшего обидчика и еще била в спину. Но сейчас чуть-чуть бы большемышц на руках или на плечах!

В голове шумело от притока крови. В ушах стоялзвон, она пыхтела и упиралась в крышку, нога дрожала, мышцы напряглись так, чтостало жарко, едва не лопались жилы… и вдруг крышка поддалась неожиданно легко.От неожиданности она качнулась, нога сорвалась, и Хева ощутила, как падает втемноту подвала, не успев ухватиться и за перекладины.

Сильные пальцы ухватили ее за ворот, прищемив волосы. Онаповисла как котенок, опустив руки и ноги, парализованная ужасом, а рукавеликана подняла ее в воздух, прямо перед ней появилось огромное лицо с густымибровями и страшными синими глазами, затем послышался хлопок, это великаннебрежно отпустил другой рукой ляду.

Хева, замирая от ужаса, ощутила, как ее опустили на землю.Был слабый рассвет, а в неясном свете она видела в трех шагах черный силуэтогромного коня, тот что-то вынюхивал, как пес в развалинах, а прямо перед нейопустился на остатки каменного очага великан.

Был он почти вдвое выше любого из иудеев, в плечах широкнастолько, что казался уже не человеком, голая грудь заросла золотистымиволосами, густыми, как у зверя, портки были из невыделанной кожи.

В глазах было несказанное удивление. Он раздвинул губы,толстые и мясистые. Хева вздрогнула и сжалась в комок от могучего рыка:

– Кто ты есть, существо?

Она с трудом поняла его полузвериную речь, но не зряже она была внучкой самого Соломона, с усилием составила слова:

– Я человек… А ты?

Он захохотал, показал зубы, огромности которых позавидовалбы и конь.

– Это я человек! А ты для человека слишком… гм…мелковата.

Она сказала дрожащим голоском:

– Это ты чересчур огромен. Таких людей не бывает! Ты древнийбог?

Его глаза сощурились. Рассвет разгорался, и она с изумлениемувидела, что глаза этого страшного великана синие-синие, какие просто не могутбыть у человека. С губ сорвался новый могучий рык:

– Я?

– Ну, не наш, а бог этих земель… Ты не можешь бытьчеловеком.

Ее трясло от ужаса, он может ее съесть прямо сейчас, вонкакие зубы, хоть и крупные, как у коня, но острые, будто волчьи, а клыки торчаттакие, что кабан помер бы от зависти.

– Это ты не можешь, – возразил он грохочущимголосом. – Только не пойму, почему ты вылезла из-под земли? Такие должныбыть с крылышками. И летать, летать… На тебе мяса не больше, чем на гусе.Еще бы перьев… Правда, запах-то, запах!

Его взгляд стал задумчивым. Она смотрела во все глаза нанего, в его жуткое лицо, и только краем сознания отмечала, что взгляд уже неупирается в стены, вдали видны деревья дубовой рощи, а слева от плеча великанадалеко-далеко прочерчивает светлеющее небо стена града, которую отсюда недолжно быть видно вовсе.

– Нет на мне перьев, – ответила она твердо. –Я пряталась в подполе. Я простая иудейка.

Его глаза расширились:

– Трое суток?

– Да.

Он покачал головой:

– Удивительный народ. Любой из нас уже вышел бы навстречусмерти, но прятаться столько не стал бы. Один этот запах…

– Я и вышла, – сказала она твердо. – Тыможешь убить меня, можешь сделать все, что хочешь. Я сама буду служитьтебе, как последняя рабыня. Но только прошу тебя, не губи моего отца! Он там, вяме.

Великан насмешливо сощурился:

– Может быть, пусть там и остается?

– Нет, – воскликнула она с отчаянием. –Я люблю своего отца. Вам, варварам, не понять. Спаси его! И я станутвоей рабыней.

Он подумал, сказал с непониманием:

– Да ты и так моя рабыня. Если решу, что тебе стоит жить.А нет – удавлю, чтоб под ногами не пищало.

От страха и усталости в голове у нее шумело, смерть в самомделе не казалась страшной. Но тогда умрет и отец, который воспитал ее сам,когда умерла мать…

– Рабыни по клятве стоят дороже, – возразилаона. – Меня не надо водить на веревке. Не надо запирать! Слово держиткрепче любых оков.

Великан смотрел насмешливо, потом в синих глазах появилосьчто-то вроде понимания. Прорычал:

– Это верно.

– Помоги…

– Клянешься?

– Клянусь, – ответила она с легкостью. Скиф непонимает, что клясться перед ним – все равно что давать клятвы домашнемускоту. – Помоги отцу, а я стану твоей рабыней! И буду выполнять всетвои прихоти.

Он смерил ее задумчивым взором:

– Да как ты будешь их выполнять… такая крохотная? Но явозьму тебя, чтобы ребята рты пораскрывали. Таких игрушечных женщин еще никтоне видывал!.. Правда, отмывать придется до-о-олго.

Он поднялся, и она едва не упала с бревна, задирая голову.Конь повернул удлиненную голову, он выглядел умнее этого скифа, великан что-тосказал ему, и конь удовлетворенно фыркнул, побрел дальше.

– Это я игрушечная?

– Кукольная, – оскалился он в довольной улыбке. –Скорее всего ты все-таки не человек… Но тем больше мне позавидуют! Конечно,если выветрю тебя раньше, чем покажу.

Он уже не казался ей страшным. Великаны всегда оказывались всказках глупыми, их обводили вокруг пальца даже дети. Хева ощутила, как насмену ужасу приходит боязливое презрение. Сила есть – ума не надо.Сила – уму могила…

Неспешно он поднял ляду, ей показалось, что воздел ее однимпальцем, крикнул в темную глубину:

– Эй, кто там есть?

А Хева торопливо закричала:

– Отец, это я, Хева! Ничего не бойся!.. Уцепись за лестницу,тут один глупый великан вытащит ее вместе с тобой!

После паузы донесся слабый голос, в котором было столькоболи и страдания за нее, что у Хевы навернулись слезы:

– Дочь моя… что стряслось?

– Отец, – закричала она быстро, – со мной все впорядке!.. А с весью… Ну, ты сам знаешь. Поторопись… или погоди, я самаслезу, помогу!

Страшась, что великан передумает, она быстрой ящерицейюркнула в лаз, сбежала по перекладинам прямо в отцовские объятия. Он сумелстать на колени, но его пальцы тщетно хватались за покрытые плесенью перекладины.

– Отец, я помогу… Он не может спуститься, его никакаялестница не выдержит! Хватайся, а я буду держать тебя… Вот так… еще… ногипоставь на перекладину, на одних руках не удержишься… Эй, огромина! Тащи!