– Ага, очень даже. Архипов довольный был, и генеральный тоже.

– Ну и хорошо. Сейчас немного отмокну, а то как-то еще тяжеловато.

– Давай.

Сорокин удалился на кухню, а я заперлась в ванной и пустила на полную горячую воду. Мое ОРЗ сдаваться пока не собиралось, положительным был только факт отсутствия боли в горле. Все остальное, включая насморк, раскалывающуюся голову и ноющие суставы, пока еще оставалось. Горячая ванна все расставила на свои места и без труда отделила в подсознании главное от второстепенного. Промедитировав около получаса, я продолжила лечение литром чая и уже в шесть вечера завалилась спать. Вовка остался в гостиной перед теликом, попивая пиво.

Пятница пронеслась без температуры и в почти уже приличном самочувствии, в целом день намекал на полное восстановление к субботе. Теперь можно было не метаться в поисках замены, что при нашей вечной недокомплектации оставалось делом хлопотным и почти безнадежным. Однако погода после обеда совсем испортилась: подул сильный ветер и пошел противный холодный дождь. Созрела необходимость поймать такси до дома, дабы не морозиться на фоне недолеченной простуды, хотя поберечься полностью не удалось, так как пришлось все же пару раз выскочить из корпуса до окончания рабочего дня – съежившись, нестись перебежками до инфекционного блока, проклиная все на свете. Ветер с мерзкой изморосью неприятно холодил и так до конца не высохший нос. К вечеру опять болела голова, познабливало, и носовые платки предательски копились в карманах домашнего халата. Ну ничего, еще пара дней – и все о’кей. После таблетки аспирина все вокруг несколько прояснилось и приобрело отчетливые формы, даже появились силы на кухонные мероприятия. Процесс готовки затянулся до девяти вечера, Вовки не было, телефон не отвечал. Думать о возможных вариантах его местонахождения не хотелось, равно как и названивать каждые пять минут.

Сон – вот главное лекарство. Причем от всего.

Вот бы еще и замок в комнате поставить, уже столько раз об этом думала. Хоть какая-то гарантия, что не будет ночных неожиданностей. Около получаса я ворочалась, куталась в одеяло. Потихоньку снова возвращалась головная боль. Подтачивало навязчивое беспокойство, совсем эгоистичное, связанное исключительно с вопросами собственной безопасности. Вспомнились тяжелые Вовкины руки на моей шее.

А что, если?.. Если бы еще раз… что-то подобное произошло? Несчастный случай… и больше ничего… ни страха, ни пивных бутылок… И все само решилось бы.

Ты мерзопакостная отвратительная шваль! Как такая личность может лечить людей? Как такое вообще может прийти в голову нормальному человеку?

Ничего, ничего… Это просто голова, больная голова… Может быть, опять температура. Надо спать… Завтра вставать… Хотя все-таки интересно померить, сколько же по Цельсию… Если есть, то завтра все – выкидываю белый флаг и начинаю антибиотики. Прямо с утра Люсю попрошу уколоть. На самом деле очень хорошо, что никого нет, что я сейчас одна: не надо напрягаться и думать о чем-то лишнем… Правда, дед?

Дед сегодня оказался снова какой-то не такой: вместо того чтобы задумчиво и молча сидеть под березой, он был оживлен, улыбался и явно хотел пообщаться.

– Привет, Ленок! Ты чего не дома?

– Я-то как раз дома, это ты неизвестно где теперь проживаешь.

Дед засмеялся, так заразительно и легко, морщинки поползли вверх и даже выступили слезы.

– Ты точно перегрелась. Или у тебя температура. Мы все тут дома: и ты, и я. Я же тебе уже сотню раз говорил. Тут все на своем месте. Вон смотри: Стасик. Стасика-то помнишь? А он тут. Повернись-ка.

Сердце застучало; резко повернувшись, я увидела асрянского Стасика, мирно перебирающего старые ржавые детали от моего детского велосипеда. Как всегда, сосредоточен, не то что моя Катрин. Внутри все сжалось. Господи, я точно схожу с ума…

Не хочу! Ведь был жив, жив, господи!

Я бросилась на деда как кошка, вцепилась в костлявые плечи и начала неистово трясти.

– Дед, ты что, он же живой, ты просто ничего не видел, а я знаю: он поправился! Ты придурок, дед! Больной идиот, с ума сошел совсем на старости!

Дед продолжал смеяться и вяло отмахивался от меня костомашками высохших рук, а потом смех его стих, и глаза опять безучастно уставились в пустоту. Я обняла его и расплакалась. Сопли текли из заложенного носа ручьем, и голова совсем остекленела. Дед в полной прострации висел у меня на руках.

– Дед, столько раз хотела с тобой поговорить обо всем, столько раз… А ты, ну что же ты… как полено!

Тут он мягко отстранился и еще ненадолго заострил на мне внимание.

– Что ты, Ленок, что ты? Не плачь. Вон посмотри: нет тут никого. Погляди, погляди, не бойся.

И правда, теперь за спиной не было ни Стасика, ни нашего старого дома, ни сарая, ни остатков моего детского велосипеда. Вот оно и все. Полное помешательство.

– Это шутка была такая, Ленок. Хотя нет, он тут должен был быть, но, знаешь, не всегда ж все происходит как положено. То есть, я имею в виду, как должно быть, как оно идет. Все происходит просто так, как получается, безо всяких законов и причин. А иногда что-то так вот загнется и переменится, или даже какой-то человек возьмет да завернет все происходящее наоборот. А может быть, это и есть на самом деле, как должно быть. Нам с тобой, Ленок, этого точно не понять.

Дед громко выдохнул, застыл на прервавшейся мысли, а потом растекся в невероятной улыбке от уха до уха. Лицо потихоньку стало исчезать, и остался только чеширский многозначительный, не по-дедовски зубастый оскал. Опять двадцать пять.

– А что, Ленок? Ты же любишь все загибать не туда, хлебом не корми… озорница!!! Ну иди, иди, заворачивай…

Простыни подо мной были мокрыми насквозь, сердце колотилось в самом центре головы. Слава богу, все еще одна. И комната целая, не расплывается в темноте, как в прошлые разы. А значит, и ничего, все нормально. Все хорошо. На часах около трех ночи, есть еще перспектива поспать до семи, если, конечно, не нарисуется Сорокин в непотребном виде. Вот было бы славно, если бы не пришел до утра. Целых четыре часа сна.

Утром организм оказался не совсем весел, но явной забастовки не объявлял: оставались лишь упорно заложенный нос и легкая головная боль. Аппетита почти не было, так что только кофе, парацетамол и кусок сыра. Вовка так и не обозначил свое местонахождение. Хотелось побыстрее смыться и избежать возможных столкновений, но не получилось: уже практически застегнув пальто, я услышала за входной дверью знакомое до мурашек по телу сопение. Ну вот и апофеоз, как говорится.

Интересно, куда теперь можно будет закопать вашу страусиную голову, Елена Андреевна?

Ковыряние в замке затянулось, пришлось все-таки открыть дверь самой. В ту же секунду тело, следуя за открывающейся дверью, рухнуло на пол и тяжко замычало. Падение состояло из нескольких этапов цепляния за находящиеся рядом предметы, а именно: меня, полку с обувью и журнальный столик, что спасло от тяжелых повреждений Сорокину Елену Андреевну и избавило ее от раннего начала трудового дня, поскольку непонятный внутренний порыв заставил ее наклониться и рассмотреть поближе Вовкину голову. Предчувствие не обмануло: под глазом имелся бланш, губа была разбита. На вид повреждения наступили уже как минимум несколько часов назад. Так, теперь руки… Ну, тут тоже все предсказуемо: характерные ссадины и отек на суставах прямо говорили: ночь удалась – дражайшему супругу явно представилась возможность доказать свою мужскую состоятельность в настоящем поединке. Одежда перепачкана землей и кровью, причем крови оказалось много. Много больше, чем может остаться на одежде только от разбитой губы. Тупое мычание перешло в размеренный храп. Я прошлась руками по волосам – кости черепа целы. Зрачки – симметричны, значит, по крайней мере, большой гематомы нет. Шея – тоже вроде цела. Ну вот и хорошо, и ладушки. Я позвонила свекрови, сообщив ей о происшествии, а также о том, что опасаюсь за здоровье ее единственного сына, и, выразив пожелание, чтобы она навестила Сорокина-младшего через час-другой, через минуту со спокойной душой закрыла за собой дверь. Правда, пришлось несколько подвинуть ноги Сорокина, но у тела не было реакции. Спокойной ночи, как говорится.