– Спасибо. Голова не болит?

– Побаливает.

Набравшись терпения, я неспешно, в плановом порядке заканчивала день. Около десяти Катька заснула, и я перешла на кухню. Вовка к тому времени предусмотрительно занял оборонительную позу с чашкой кофе и сигаретой.

– Вова, не мог бы ты мне прояснить: где ты был ночью в пятницу и кто тебя так классно разукрасил? Точнее, меня больше волнует, кого разукрасил ты сам.

– Нигде я не был, домой шел, и пристали двое. Вот и все. Около стоянки.

– Не ври. Если около стоянки, то драка уж точно была бы слышна. Ты, случайно, в «Карине» не заседал с кем-нибудь?

Вовка весь передернулся, зыркнул на меня пустым трусоватым взглядом.

– Уже мать моя доложила, что ли? А если даже и так, ну и что?

– Во-первых, не она доложила, а я ей рассказала. Во-вторых, в моей больнице сейчас трое с переломами, а еще один с черепно-мозговой, после трепанации. И в себя приходить не собирается пока. Прогноз у товарища неважный, совсем неважный. Опера говорили, что там еще человек был, а может, и два. Имена не назвали, но я теперь совершенно уверена: ты там присутствовал. Так вот, Вова: если это ты на голову пацана не знаю что, но почти случайно уронил, то не исключено, что так же случайно этот пацан отъедет в ближайшие дни к праотцам нашим. Так что вот тебе и шампанское, и пиво, и что еще покрепче, и все, как у всех. Ничем от других не отличаемся. Все хорошо.

Вовка сидел белый как полотно, тяжело дыша отекшим от травмы носом.

– Он сам ко мне полез, понятно? За соседним столиком сидел, придурок. Их там четверо было. Я с Колей сидел, а они первые к нам прицепились. Да он вообще сам упал и ударился о стол головой, ясно тебе? Мать уже в курсе, все утрясется, так что не мучай мне мозги.

В голове загудел колокольный звон.

– Ты что, не понимаешь? Ты, может быть, человека убил! Ты как жить-то с этим собираешься дальше?

– Да что ты начинаешь! Я даже сам не помню ничего, а ты уже вешаешь. Никого я по голове не бил. Говорю: он сам упал – там все в жопу были.

– Я полагаю, тебя уже дома у мамочки подготовили так сказать? Вполне профессионально, но спешу тебя просветить: если будет судебка, если до этого дойдет, любой эксперт докажет, что при падении так повредить голову невозможно. Там был удар чем-то тяжелым, и это любому хирургу понятно. А еще, дорогой мой, не забудь про его товарищей, которые теперь в основном составе лежат на травме и вполне доступны для дачи показаний. Так маме и передай, чтобы не один конвертик приготовила. Все, Вова, забирай свои вещи и переселяйся в гостиную. А я с Катькой буду в спальне и завтра же поставлю там замок. Мне даже видеть тебя противно, не то что спать с тобой. А там посмотрим, как жизнь определится. Все, это предел.

Вовка ничего не ответил, безропотно выполнил мою просьбу и перебрался на диван в большой комнате. Именно тогда мне в один миг стало понятно, что больше уже мы не окажемся в одной постели. Это была почти состоявшаяся свобода, но досталась она слишком дорогой ценой – человек умирал в реанимации.

Катька мирно сопела рядом, сон не шел, впереди было еще много неясного и мало прогнозируемого. Но все равно, я чувствую, что меня отпустило. Финал пьесы настал сам собой. Я ощутила легкость, невероятно легко.

Жить одной, но спокойно, вместе с Катькой, не боясь за психику собственного ребенка. Или продолжать жить тут.

Единственный плюс от пребывания в этой квартире – возможность работать в больнице. Не тратиться на жилье, еду и многое другое. Получается, что работа перевешивает все… Так получается. И Катьку, и собственную жизнь, и даже простое бабское счастье. Наплевать бы на весь этот список, но не на Катьку. Я так не росла, и она не будет. В следующий раз уже я получу по голове, и она это увидит. Обязательно увидит.

Ничего, пара месяцев есть на раздумье. Сейчас Сорокин все равно притихнет на какое-то время, пока там мамочка обходит, похрустывая купюрами, всех нужных людей. Так что самое главное есть – немного времени.

Было уже около двенадцати, а мысли все неслись и неслись на огромной скорости.

Так, самое важное – это калькулятор.

Я вскочила с кровати, тихонько прокралась в коридор и нашарила в темноте под журнальным столиком старый калькулятор. Взяв его, я переместилась на кухню. Там было прохладно, слегка попахивало сигаретами. Я открыла форточку и села перед листком, выдранным из Катькиной тетради. Еда, одежда, школа, транспорт и, очень вероятно, съем квартиры. Без паники, без паники. Хотя как не паниковать? Все равно требуется не менее сорока тысяч, если не захочешь голодать и одеваться в секонд-хенде.

Ну и что. Можно попытаться платное консультирование найти еще на пятнадцать-двадцать тысяч. И потом, в конце концов, подать на алименты. Ничего, ничего, буду потихоньку что-то искать, резюме составлю, разошлю в Интернете, как все продвинутые люди делают. Выкрутимся. Главное, все это пережить. Если не сейчас, то потом будет еще страшнее.

Листок я порвала на мелкие кусочки и выкинула в мусорный бачок. Стало тоскливо: одна… Ну, может быть, родители помогут, чем смогут, на первых порах. Хотя я забыла: ведь есть же еще один человек. Еще один человек в моей жизни. Так хотелось верить, что он есть. Ничего, время покажет.

Неделя пронеслась незаметно. Прикрывшись недолеченным гайморитом, я высвободила немного послеобеденного времени, посетила мирового судью и оставила на старом деревянном столе заявление о разводе. Вовку поставила в известность только в четверг вечером. Сначала он отреагировал вяло: принял, вероятно, мою новость за мелкий шантаж, а не за реально произошедшее событие. Но потом, ближе к ночи, я с испугом увидела, как открывается дверь в нашу с Катькой спальню.

– А я так и знал, что ты выкинешь финт именно в самый тяжелый момент. Никакой поддержки от тебя нет и не было никогда. Но и ты от меня и моей семьи ничего не получишь, запомни. Квартира на матери.

– Лично мне ты ничего и не должен. Если станешь помогать дочери, буду рада.

Вовка мялся в дверном проеме, гадко улыбаясь разбитыми губами. Синяк стал отливать желтизной по краям, свет из коридора падал прямо на больной глаз, неестественно преломляя изображение, отчего несчастный орган казался еще более припухшим, а синяк еще более ярким.

– Не-е, ты не рассчитывай, ни копейки от меня не получишь. Если что Катьке надо, буду покупать сам. Наличности не увидишь.

– Интересно, а еда, школа?

– А ты пойди и на это все в больничке своей заработай.

– Тогда я подам на официальные алименты.

Вовка ухмыльнулся еще шире:

– Дерзай. Только сначала выясни, какая у меня официальная зарплата. Ишь, как заговорила. Я всегда знал, что предашь. Именно теперь. Да и хрен с тобой, катись.

Дверь с грохотом захлопнулась, и я так и не успела понять, с чем связана такая резкая перемена настроения от полного пофигизма с угрюмой обломовщиной до приступа агрессии. Однако поток воздуха от захлопнувшейся двери принес с собой свежий запах пива. Вот это да. Сколько же людей надо укокошить, чтобы понять.