– Да нет, – проговорил Гораций, с сомнением покачав головой и подняв руку в предостерегающем жесте. – Пахнет вроде горючкой.

Гарр ухмыльнулся:

– Откуда здесь горючка, черт побери? Видит бог, мое везенье дало слабину, когда я встретил таких вшивых трусов, как вы, но у вас точно не было никакой горючки.

– Да нет, это именно горючка! – проговорил Гораций.

И вдруг снаружи раздался хлопок, и от стен послышался треск. Гарр схватил свои пистолеты. Гораций бросился к двери, ударом ноги распахнул ее, и сейчас же внутрь рванулись языки пламени, лизнувшие Горация по волосам и рубашке и тотчас воспламенившие их. Тщетно пытался он сбить их, упав на колени с яростным воплем.

– Это полиция! – заорал Льюис, но его голос утонул в вопле, который издал Гарр:

– Порох! ПОРОХ!!!

Гораций, весь в огне, катался по полу. Кент подскочил к двери и, прикрыв ладонью глаза, выглянул наружу, где вовсю бушевало пламя. Там была огненная стена высотой с человеческий рост, преграждавшая путь к спасению. Еще секунда – и загорится крыша.

– Там кто-то есть! – крикнул Кент и выстрелил в огонь. Возле него тотчас же вырос Льюис, который тоже принялся палить. Крыша вспыхнула. Гарр рухнул на колени, схватил ящик с порохом и, вытащив на середину комнаты, закрыл собственным телом, безумным взором вглядываясь в углы, где стены сходились с полом.

– Там точно кто-то есть! – продолжал кричать Кент, отгоняя ладонью языки пламени от своего лица.

И Кент был прав. Там действительно кое-кто был. Кое-кто, с кем когда-то давно они бок о бок скакали по Большой дороге. Кое-кто, по их милости ставший совсем непохожим на себя, прежнего.

Горючка Смок видел, как лица четверки чернеют от копоти и пепла. Четверки парней, которые в далекие, почти позабытые времена стояли над его распростертым телом. Тогда он очнулся в каком-то переулке, и дождь хлестал, смешиваясь с кровью, текшей из обрубков его ног. И вот уже образовалось маленькое розовое озерцо, и оно растекалось, подбираясь к его, Смока, плечам и голове. Смок не видел лиц своих приятелей, лишь темные овальные контуры, скрытые падающими с небес колоннами воды.

– Прости, что пришлось тебя укоротить, приятель, – сказал тогда Гарр, поигрывая ржавым топором. – Но денег не так уж много, а делить их на четверых проще, чем на пятерых.

Смок не сразу понял, что они с ним сделали.

– И вот что еще я хочу тебе сказать, – продолжал Гарр. – Ты мне никогда не нравился, и ты это знаешь. С тобой нелегко поладить. Ты слишком шумный. А люди, которым есть что скрывать, не любят тех, кто слишком уж шумит.

Дождь стучал все громче, и Смок уже не слышал того, что говорили Гарр и другие. Он понимал, что с ним случилось нечто ужасное. Да, мир, в котором они жили, был миром яростным, злобным и полным всякого дерьма, и тем не менее произошедшее было много хуже самых тяжких его мытарств.

Смок почувствовал запах крови. Близко, совсем рядом с его собственной головой. Топор в руках Гарра поблескивал острием, и руки Смока инстинктивно скользнули к голове. Потом он принялся ощупывать грудь, живот, бедра. Зачем-то ведь Гарру нужен был топор!

Наконец, еще даже не добравшись до колен, он все понял.

Да, все стало много хуже, чем было.

В отчаянии он огляделся. Дождь потоками извергался из небесной глотки.

– Я тебя предупреждал, – продолжал Гарр. – Я говорил, что подрежу тебя, если не успокоишься.

Потом он упал на колени рядом с распростертым телом Смока и прошептал ему в ухо:

– А ну-ка, попытайся встать, ублюдок! Попытайся!

И тут Смок увидел свои ноги, в двух ярдах от собственного тела. От Гарра несло кислой вонью и запахом пива. Ужас и одновременно отвращение овладели Смоком, и его вырвало. Содержимое желудка забрызгало грудь и подбородок, и дождь был не в силах смыть его.

Гарр не просто отрубил его голени. Он рассек и коленные чашечки.

– Гляньте-ка! – воскликнул Гарр. – Этого ублюдка вывернуло наизнанку.

Потом Смок услышал удаляющиеся шаги, стихающие голоса, вскоре поглощенные шумом дождя. В последний раз увидел, как в темноте блеснул топор Гарра.

В приступе отчаяния он завыл:

– О, мои ноги! Верните мне мои ноги! Вы не можете их у меня отнять!

Ему казалось, что, дотянись он до своих отрубленных ног, ему достаточно будет просто приставить их и все срастется само собою. Он потерял сознание.

Когда же он вновь пришел в себя, суровая реальность предстала перед ним во всей своей безобразной полноте.

Но он решил: если удастся раздобыть себе новые ноги, если он вновь научится ходить, то отомстит предавшей его четверке.

Теперь, стоя возле охваченной пламенем лачуги, он ждал.

Мстительный. Неподвижный. Исполненный безумия.

Вскоре выстрелы, доносившиеся из лачуги, стихли.

Джеймс Мокси получил фору, но Горючка, вдыхая запах горелого дерева, думал совсем не о нем.

– Теперь у меня есть ноги получше прежних, друзья мои, – бормотал Смок. – Много лучше.

И он был прав.

Когда Смок – годы назад – очнулся в очередной раз, дождь в кромешной темноте продолжал избивать землю, а кровь все еще текла из обрубков, оставленных ударами топора. Смок пополз к выходу из переулка, надеясь на помощь случайного прохожего.

Кто-то, проходя по улице, заглянул в переулок и увидел Горючку, который, отчаянно упираясь локтями в мокрую землю, бросал вперед свое изуродованное тело, оставляя на земле кровавые полосы. Смок закричал. Черная дождевая вода залила ему рот и заглушила крик.

– Врача! – кричал Смок. – Мне нужен врач!

Его отнесли к местному эскулапу, и память об этом мяснике, который, не обращая внимания на стоны и вопли несчастного, ампутировал его разрубленные колени, запечатлелась в сознании Смока как одно из самых острых и болезненных переживаний его жизни. Но колени действительно ни на что не годились. Однако, потеряв колени, Смок обрел новую жизнь, а его новые ноги были ничуть не хуже старых. Он встал и, прислонясь к дереву, смотрел, как искры, взлетая в вечернее небо, окрашивают его алым. Искры – как копна рыжих волос, как извивы огненных змей. А под ними – метавшиеся в смертном ужасе крысы.

Смок не улыбался. Первой с грохотом рухнула правая стена лачуги. Изнутри раздались вопли о помощи. Кто-то там все еще был жив и молил, чтобы ему помогли выбраться из этого пекла. Но выхода не было. Дверь превратилась в идеальную крышку огненного гроба. Смок увидел, как внутри человек отчаянно мечется в дыму, рвет на себе горящую рубашку, осыпая пол лачуги раскаленными пуговицами. Потом рухнула правая стена и, наконец, крыша. Глаза Горючки увлажнились. Зрелище было грандиозным. Да, это настоящее искусство! Было бы здорово, если бы эти ублюдки сгорели еще живыми.