Опал приложил руку к полям шляпы. Но, перед тем как уйти, он спросил:

– Вы знаете что-нибудь о калеке? О человеке, у которого ноги отняты по колена. Имеет ли он отношение к этому делу? Приятель Мокси не смог мне многого рассказать. Сказал лишь, что… что дважды обманул калеку.

Кэрол посмотрела на Фарру, потом на Опала.

– Увы, шериф, я ничего не знаю.

– Самое странное в этом деле то, что…

И, не договорив, шериф покинул таверну, а вскоре, поддерживая друг друга, ушли и женщины. Они медленно шли по улице рука об руку, и в свободной руке Кэрол несла стеклянный ящичек.

– Знаешь, чего я хочу? – спросила Кэрол.

– Чего?

– Пойдем в сад, и ты расскажешь мне о Клайде.

– Об этом поросенке? Да он только и делает, что дрыхнет да похрапывает.

Кэрол улыбнулась:

– Они все такие.

– По правде говоря, – проговорила Фарра, склонившись поближе к Кэрол, – я его очень люблю.

– Я знаю об этом, – отозвалась Кэрол.

Она подумала о множественных ликах любви и о мириадах способов того, как любовь выражает себя в этом мире. Она вспомнила Хэтти – как та работала в своей мастерской. Вспомнила Джона Боуи на крыльце своего дома, Джеймса Мокси на коленях, в ее могиле, глядящего в пустой гроб, который он только что разбил голыми руками.

Рука об руку Кэрол и Фарра шли по городу и говорили о Хэрроузе, о Клайде, о том дне, когда Кэрол впервые встретила Джеймса в таверне и они впервые взялись за руки, скрепив поцелуем свой союз. Говорили о том, что те дни вернулись – как Большая дорога, которая бежит то с севера на юг, то с юга на север. Говорили и о дороге, о таинственных тенях, живущих в ее укромных уголках там, где прячется неизвестное, о дороге, которая, как ни поверни, дает жизнь всему живущему в округе.

Большая дорога.

– Мне понравилось то, что вы сказали о любви, – сказала Фарра.

– А что я сказала?

– Вы сказали, что любовь больше, чем расставания и встречи.

Кэрол кивнула. Под ногами ее похрустывал щебень тротуара.

– Именно так, – сказала она. – Любовь – это воздух, которым мы дышим. В горе и в радости. В радости и в горе.