Ну что ж, Кэрол похоронена, Опал ничего не заподозрил, и, черт побери, оказалось, что убийство может легко сойти с рук, если тому способствует особое состояние твоей жертвы.

Чувство удовлетворения от исполненного дела переполняло Дуайта. И эта теплая волна была достаточно высокой, чтобы унести его в глубокий сон.

Дуайт проснулся как от удара и увидел в ногах постели незнакомца. Лицо того было черно, словно от грима.

– Видишь эти пистолеты? – спросил человек. – Двинешь пальцем и спустишь курок у одного из них. Двинешь рукой, получишь пять пуль.

Дуайт дважды моргнул и увидел, что у стоящего перед ним незнакомца вся грудь и шея покрыты кровавой коркой. Несмотря на предупреждение, он попытался пошевелиться, но почувствовал, что ко всем его пальцам что-то привязано. Он пригляделся и действительно обнаружил, что от каждого из десяти пальцев тянутся тонкие шнуры, которые он и не заметил бы, если бы специально не посмотрел. Дуайт моргнул еще раз и увидел: все десять шнуров вели к пистолетам, закрепленным на комоде, на туалетном столике, на гардеробе – по всей спальне.

Незнакомец с почерневшим лицом стоял в центре этой паутины, словно она была продолжением его личности, словно он сотворил ее из чистого воздуха.

Это было похоже на магию.

– В чем дело? – воскликнул Дуайт.

– Ты знал, что она жива.

Дуайт вдруг понял, кто стоит перед ним.

– Что? Кто? Кто это она?

– Ты хотел, чтобы она задохнулась.

Дуайт, не в силах двинуться, только бормотал:

– Я… кто… я…

– Ты нанял калеку.

– Жива? – наконец смог произнести Дуайт. – Вы говорите о моей жене?

Ужас исторг слова из его горла.

Стоящий в ногах постели человек смотрел на него гневно сверкающими глазами, оттененными чернотой лица. Дьявол, восставший из колеблющегося кладбища, явившийся с Большой дороги, которая никогда не знала солнца.

– Сегодня я похоронил свою жену. Я скорблю…

– Ты похоронил свою жену заживо.

Незваный гость внимательно посмотрел на царапину, пересекавшую щеку Дуайта. Тот почувствовал себя как человек, которого застали голым посреди толпы народа. Он отчаянно замотал головой.

– Заживо? Кого? Кэрол? Так она жива? Какое счастье! Жива, вы сказали?

Дико озираясь и потея, Дуайт посмотрел на свои пальцы. Шнуры привязаны крепко, слишком крепко.

Когда он вновь посмотрел на стоящего перед ним человека, он увидел в его руке нечто похожее на шнур и услышал мягкий звон колокольчика.

– Ты перерезал шнур, – сказал Мокси.

– Как вы узнали? – неожиданно для себя самого спросил Дуайт.

И тогда Мокси швырнул шнур с отрезанным колокольчиком в Дуайта, а тот инстинктивно вскинул руки, чтобы защитить лицо…

Дело было в Чарльзе. Трое молодых людей сидели в комнате на втором этаже одного из домов и болтали о женщинах. Один из них сказал, что больше в бордель не ходок, потому что в городе про него болтают бог весть что, а он не хочет, чтобы об этом узнала его суженая. Самый молодой, усмехнувшись, заявил, что нипочем не перестанет ходить в бордель и ему плевать, что о нем говорят. Третий молчал – он мучился отрыжкой.

Неожиданно дверь в комнату с треском распахнулась. Молодые люди одновременно вскрикнули – в комнату ворвался человек с резкими чертами лица и в испачканной одежде. По виду – настоящий бандит с Большой дороги.

Незнакомец посмотрел на троицу и обратился к последнему:

– У тебя есть то, что принадлежит мне.

Молодой человек пытался что-то промямлить, но вошедший вытащил пистолет, взвел курок и наставил в грудь сидящего.

– Верни то, что принадлежит мне.

Сказано это было таким тоном, что всем стало ясно – этот человек никому и ничего не прощает. Дрожа, молодой человек пролепетал:

– Я продал это.

– Так выкупи назад.

Молодой человек кивнул, торопливо встал и выбежал из комнаты.

Вошедший подождал, держа оставшихся в комнате на мушке.

Это он, – хотел сказать один из сидящих, но не смог. Не мог себя заставить. – Черт побери, это же он, Джеймс Мокси…

…Опал много чего передумал, пока поднимался по ступеням дома Эверсов, но вопрос он собирался задать лишь один: Вы знали, что ваша жена жива?

Он ступал осторожно, держа в руке пистолет. Насколько он понимал, стучать необходимости не было – какие тут, к черту, приличия! После того как Кэрол Эверс была похоронена, а пришедшие проститься с ней покинули кладбище, Роберт Мандерс, взмыленный, что твой призовой рысак, прибежал к шерифу и заплетающимся языком сообщил, что кто-то «откопал Кэрол». Опал помчался на кладбище. Хэнк и Лукас, то и дело перебивая друг друга, рассказали невероятную историю, сказав, что нашли раскопанную могилу с разбитым гробом от «Беллафонте», только этот «Беллафонте» был с хитростью, со всякими странными шестеренками и рычагами. Опал спросил о теле миссис Эверс, а могильщики показали на следы женских босых ног на свежевзрыхленной земле. Рядом с этими следами шли более крупные следы от мужских башмаков. В обстановке общего смятения у каждого в сознании всплыло имя Дуайта, и Опал совсем не был удивлен, когда Лукас предположил, что мистер Эверс живьем похоронил собственную жену.

– Мистер Эверс! Здесь шериф Опал, и я вхожу в вашу спальню.

Произошедшее на кладбище вывело шерифа из себя. Подозрения, которые высказывал Мандерс, уже насторожили Опала, но то, что он увидел у могилы Кэрол, по-настоящему его взбесило. И злился он в том числе на себя.

Почему Лукас предположил, что мистер Эверс похоронил свою жену заживо? Почему почти все в Хэрроузе имели дурное предчувствие относительно Дуайта и предстоящих похорон?

Опал знал ответ на эти вопросы: дыма без огня не бывает.

– Я открываю дверь, Эверс! Моя рука – на дверной ручке.

Но шериф не держал руку на дверной ручке. Он стоял справа от двери, укрывшись за толстым косяком, с пистолетом, нацеленным на дверь на уровне груди.

– Ну все, Эверс! Я вхожу!

Может, он спит, – подумал Опал. – Может, прячется. А может, он уже на полпути в Григгсвилль.

Много раз за свою карьеру шерифа Опал старался опираться на здравый смысл в ситуациях, лишенных смысла. Теперь же, в ситуации совершенно иррациональной, он вновь призвал на помощь свой рассудок и повернул ручку двери.

Потом ударом ноги распахнул дверь и едва не выстрелил в распростертого на постели Дуайта, так как тот лежал в странной позе, словно готов был пальнуть из пистолета.

– Бог ты мой! – только и смог произнести шериф.