– О-го... – протянула она. – Так вы унаследовали пост этого,как его... мессира Бетора? Похоже, вам есть за что меня благодарить! – Вы, каки в прошлый раз, очень прямолинейны, – промурлыкал Араторн. – И необычайнодогадливы! Да, я благодарен вам. И не я один. Вы избавили Орден от такогоретрограда, такого тупицы... Впрочем, о мертвых aut bene, aut nihil! [54]

В его голосе наконец-то зазвучало искреннее, живое чувство,и Елизавета поняла, что Орден только кажется неким несокрушимым монолитом, а насамом деле венценосцы находятся друг с другом в соперничестве, иногда глухом, аиногда переходящем в открытую борьбу. То есть в монолите можно отыскатьгибельную трещинку?..

– Да, – невинно кивнула она, – очевидно, именно изблагодарности вы пытались убить меня сперва в Риме, а потом в Петропавловскойкрепости?

– Это какой-то апокриф, синьора, – возразил Араторн. – ВРиме за вами охотился только Джудиче. Он был опьянен злобою. В мести, как вшахматах, каждая сторона делает свой ход по очереди – это и был ход Джудичепосле того, как всех нас едва не изжарили живьем – не без вашего участия, как японимаю. Но, вразумленный мною, он не причинил бы вам вреда в Санкт-Петербурге.Ему предписывалось похитить вас из крепости и доставить в указанное место.Однако силы противника оказались слишком велики, к тому же след ваш был такнадежно сокрыт тою, которая теперь держит в кулаке Россию, что мы почтиотчаялись разыскать вас.

– Но как же вам это удалось?

– Это был перст божий, уверяю вас. Княгиня Дашкова, бывшаяпрежде ближайшей подругою императрицы, теперь с нею разошлась. Путешествуя поЕвропе и будучи в Париже, она оказалась в одном знакомом мне доме. Зашла беседао самозванцах, которых во все века множество крутилось вокруг русскогопрестола. И княгиня, движимая неприязнью к бывшей подруге, обмолвилась онезавидной участи некоей молодой дамы, прибывшей из Италии, которую императрицаобезвредила так, как это может сделать только женщина: обвенчав в тюремнойчасовне с негодяем и ничтожеством. Подробностей добиться не удалось, однако поэтой зацепке наши люди в Санкт-Петербурге смогли отыскать доступ к церковнымзаписям. Мы, конечно, еще сомневались, ибо не знали, куда отбыл ваш супруг,однако вскоре до нас дошло сообщение одной нашей адептки из НижнегоНовгорода...

– Господи, – прошептала Елизавета, – значит, мне непомерещился знак венца на стенах сгоревших церквей?

Араторн кивнул.

– И туда вы доползли!..

– И туда. И сюда, как видите, – он обвел рукою комнату. –Кстати, это мои покои. Я останавливаюсь в этой комнате, когда приезжаю вPalazzo Foresta [55].

– Отдаю должное вашему вкусу. А я-то удивилась: в доменачальника тюрьмы – и такое изысканное убранство!

– Благодарю. И вы правы – Кравчук существо низкое ииспорченное. В России нас еще слишком мало, в отличие от западной Малороссии.Вспомните хоть Гаэтано.

Елизавета промолчала. Она и так сразу подумала про Славко.

– Конечно, в таких обстоятельствах мы вынуждены пользоватьсяуслугами людей малодостойных. Вы вполне смогли оценить запросы этого дикаря иего супруги. Поверите ли, для мягкости кожи сия перезрелая матрона обкладывалалицо на ночь парной телятиной, а от веснушек натиралась раздавленными сорочьимияйцами! Я взял на себя труд снабжать ее продукцией первейших парижских маэстродамской прелести – и все эти «Вздохи Амура» и «Франжипан» сделали ее моейверной сторонницей, а через нее и самого Кравчука. Так что да здравствуюткрасавицы, как говорят французы!

Елизавета, услышав названия наимоднейших духов, глазавытаращила:

– Вы знаете о таких вещах?

– Клобук не делает монаха! – залихватски отрапортовалАраторн, и Елизавета невольно натянула одеяло повыше, только сейчас заметив,что необъятная, должно быть, одолженная у Матрены Авдеевны, сорочка весьмащедро обнажает ее плечи и грудь.

Увидев это движение, Араторн сбросил с головы капюшон, иЕлизавета едва удержалась от вскрика, увидав худое лицо, столь жестокоизуродованное оспою, что даже черт его невозможно было толком рассмотреть.

– Не волнуйтесь, – дернулся кривой, узкогубый рот. – Орел неловит мух!

Елизавету раздражали поговорки Араторна, большую частькоторых он произносил на латыни. Чтобы понять, требовалось время, а онаопасалась упустить какой-то подводный камень в этом внешне легковесном, нотаком напряженном разговоре. Однако эти слова, которые она поняла сразу,обидели ее не на шутку, и Араторн, увидев, как загорелись гневом глаза егособеседницы, отвесил низкий, на диво изящный, просто-таки придворный поклон.

– Простите, синьора. Я выразился не вполне точно. Здесьуместнее восточная мудрость: «У султана не просят мешочек риса!» И хотя я,конечно, не могу не восхищаться вашей красотою, – еще увидав вас впервые там, вРиме, я подумал: «Ecce femina!» [56] – но еще более я восхищаюсь вами какбудущей государыней этой страны, императрицею божьей милостью.

Елизавета онемела... Больше всего на свете ей захотелосьсейчас оказаться вновь закутанной в плащ де Сейгаля, в потайном карманекоторого она когда-то нашла двуствольный пистолет.

Какая глупость! Почему она не выстрелила там дважды, еще и вАраторна?

Она повела глазами, примеряясь к четырехсвечному массивномушандалу, но мессир, словно невзначай, отодвинул его в сторону.

– «Гнев есть безумье на миг», как говорил Гораций, –усмехнулся он не без тонкости. – А вам для нашей беседы потребуется не толькоздравый ум, но и мудрость!

– Что, именно ради этой беседы меня сюда притащили? –буркнула Елизавета.

Показалось или в глазах Араторна и впрямь что-томелькнуло?..

– Не совсем так, – произнес он. – Ведь это прежде всеготюрьма, вы забыли? Тайная тюрьма! Вы были арестованы по высочайшему повелениюза соучастие в делах разбойничьей шайки Гришки-атамана по прозвищу Вольной, запреступление против чести и достоинства дворянского. Думаю, она, – Араторнвыделил это слово, – с особенным удовольствием подписала приказ о вашем аресте,памятуя те хлопоты, которые вы ей некогда доставили.

Кровь отлила от лица Елизаветы.

– А... мой дом? – чуть слышно спросила она.