Елизавета испытала такое потрясение, что даже мысли еесловно бы сжались в комок. Она просто лежала, тяжело дыша, пытаясь унятьзубовный стук и изредка растирая ледяные ноги. Она даже не заметила, чтовернулась к тому состоянию, которое ее так ужасало некоторое время назад:состояние медленного умирания. Мечты об огненной пропасти, сверкающих клинкахили выстрелах выветрились из головы бесследно. Где там! Сейчас она готова былавымаливать каждую лишнюю секунду жизни, пусть даже и мучительную... но – жизни!Ведь пока жива она, жив и Лешенька.

И вдруг она словно уплыла куда-то далеко-далеко... Какхорошо это она придумала – окрестить его Алексеем. Судьба не дала ей счастьяназывать своего ненаглядного возлюбленного ласковыми, смешными, трогательнымиименами, но все их она прибережет для сына.

«Лешенька-Алешенька, Алесик, Лешонок мой медвежонок, –бормотала она, и живое, светлое, бесконечно любимое лицо Алексея сливалосьперед ее взором с воображаемым детским личиком. – Мой Алешечка – золотаякрошечка, месяц мой серебряный, звездочка ясная, свет мой небесный!»

Сон смежил ресницы. Синие, пронизанные разноцветными искрамиволны несли ее, солнце слепило...

Елизавета открыла глаза и долго смотрела на этот свет,моргая, щурясь, но отмахнулась, как от наваждения, поняв, что это не солнце, афакел. Темные фигуры мелькали вокруг.

– Что ж ты наделал, негодяй? – воскликнул чей-то возмущенныйголос. – Да я собственными руками перережу тебе горло, если она заболеет!

Рядом, всхлипывая, задыхаясь, бормотал что-то голосКравчука... но уж это, конечно, было слишком прекрасно, чтобы оказаться явью, апотому Елизавета с наслаждением вновь закрыла глаза и погрузилась в свойвосхитительный, мстительный сон, где Кравчуку таки перерезали горло, у нееродился сын и Алексей вернулся...

Она спала так крепко, что не чувствовала, как ее подняли и понеслииз подземелья.

Только боль смогла развеять это блаженное оцепенение. Огнемгорели ноги... Елизавета со стоном открыла глаза – и увидала Глафиру, котораяизо всех сил растирала ее ступни. Остро пахло водкой.

Елизавета чуть не зарыдала от разочарования: она не знала,конечно, как спаслась из подземелья, но неужто это произошло лишь для того,чтобы снова вернуться в тюрьму?

Услышав стон, Глафира встрепенулась. Некрасивое лицо еерасплылось в улыбке.

– Слава богу, очнулась! – воскликнула она и бросилась кдвери: – Она очнулась! Барин, пожалуйте!

Елизавета досадливо повела за ней взором – и с изумлениемобнаружила, что лежит на широкой кровати в кружевных подушках, под шелковымодеялом, а вокруг нее – богатые покои. Эта комната была роскошнее дажелюбавинской спальни; она скорее напоминала убранство виллы Роза в Риме, такмного было в ней мраморных статуэток, бронзовых шандалов и картин в тяжелых,массивных рамах. Вот только решетки на окнах виднеются из-за бархатных штор...Да, она, видимо, в доме Кравчука, но кто мог предположить такой отменный вкус ууродливого начальника тюрьмы или его толстой супруги?

Прямо напротив постели висела картина необычайной красоты ияркости, напомнившая Елизавете ее любимого Буше: молодая дама в одной сорочкеосторожно входит в воду, раздвигая большие белые лилии, а из зарослей камыша кней тянется полуодетый юноша с выражением неприкрытой страсти на лице.

Елизавета так загляделась, что даже не заметила, как тяжелыепортьеры раздвинулись, и в комнату вступила высокая фигура в черном балахоне скапюшоном, закрывающим лицо.

Елизавета тихо вскрикнула. Ощущение, что она и впрямьворотилась в Италию, пронзило ее. Что-то бесконечно знакомое, незабываемое,пугающее было в неторопливых и в то же время точных движениях этой фигуры.

– Buon giorno, signora! [52] – произнес незнакомец сполупоклоном – и Елизавета уже не удивилась, услышав итальянскую речь. Да иголос этот... Она узнала его сразу, будто слышала только вчера, хотя миновалобольше трех лет с того вечера, когда среди мрачных развалин у входа в катакомбыСв. Присциллы он произнес с едва уловимым ехидством: «Не сомневаюсь в успехеваших маневров, дражайший де Сейгаль. Но я должен удостовериться, что сия дама– именно та, о ком мы говорим». И еще – чуть позже, выхватив шпагу и направивее на Лизоньку: «Вам придется следовать за нами, ваше высочество. В противномслучае вы будете убиты!»

Это был голос Араторна.

* * *

– Esse una sorpresa! [53] – пробормотала Елизавета. – Unabrulla sorpresa. Неприятный сюрприз! – уточнила она и только тут поняла, чтоговорит по-итальянски.

– Ну что вы, синьора! – воскликнул Араторн. – Как можно! Дляменя, сознаюсь, наша встреча – подарок судьбы!

Подарок судьбы?! Елизавета с удовольствием добавила бы паруоплеух к этому подарку, но, поняв по ехидному смешку, что Араторн тешится еегневом самым беззастенчивым образом, постаралась овладеть собой. Как нистранно, несмотря на свое изумление и негодование, она с первого словапочувствовала себя с Араторном как со старым знакомым – пусть и пугающим, пустьнегодяем, но знакомым. Она словно бы смутно ощущала, что ей, женщине, легчебудет поладить с болтливым венценосцем, чем с такой грубой и тупой силою, какойявлялся недалекий Кравчук. Даже палача можно разжалобить или перехитрить, аподи-ка перехитри грозу или потоп! К тому же вести осторожно-насмешливыйразговор со светским человеком приятнее, чем выслушивать угрозы начальника тюрьмы.

Но зачем Араторн здесь? Как он сюда попал?

– Если не ошибаюсь, – продолжал Араторн с тою женасмешливостью в голосе, – в последний раз мы с вами встречались, когда выпытались выдать себя за греческую княгиню, которая в действительности была наследницейрусского трона?

– Но вы меня сами принудили притвориться ею, – повела плечомЕлизавета. – А кстати, как вам удалось спастись тогда из катакомб? Я думала, высгорели! – В голосе ее прозвучало явное сожаление.

– Едва ушли, – покачал капюшоном Араторн. – Не странно лиэто совпадение: второй раз наши с вами встречи происходят в подземелье иливблизи него?

Елизавета не сразу поняла, о чем речь.

– Откуда вы знаете, что я была в том подвале?

– Можете называть меня мессиром, – проговорил Араторн, итихое самодовольство в его голосе многое открыло Елизавете.