Елизавета с робкой, недоуменной улыбкой оглянулась,напоминая человека, внезапно вырванного из сладкого сна, да так и ахнула,увидав начальника тюрьмы Кравчука, который спешил к ней со всех ног, держа вруке обнаженную саблю.

«Как же? – метнулась мысль. – Ведь он уехал?!»

Но это был воистину Кравчук во плоти, и, судя по ярости,изуродовавшей его и без того неприглядное лицо, узница, самовольно покинувшаяместо своего заточения, должна быть жестоко наказана.

Какое-то мгновение ослушница думала, что ей просто отрубятголову. Взлетела сабля, Елизавета только и могла, что зажмурилась... но Кравчуксо свистом опустил саблю, сунул ее в ножны и схватил узницу за руку с такойсилой, что она невольно вскрикнула и открыла глаза.

– Ах ты, тварь! – прошипел начальник тюрьмы. – Воровать?.. –И он подсунул ей к лицу свою широкую, что лопата, ладонь, на которой совсеммаленьким гляделся шелковый кисет, из которого выпирали серебряные рублевики.

От негодования Елизавета даже про свой страх забыла:

– Да она меня сама уговорила! Неужто вам Матрена Авдеевна...

Она не договорила. Голова ее мотнулась, да и сама Елизаветачудом удержалась на ногах после страшного удара в лицо.

Чудилось: в голове что-то взорвалось. В глазах завертелисьогненные колеса, и она схватилась за голову, силясь удержать бешеноекруговращение двора, забора, человеческих фигур.

Наконец, с трудом разомкнув веки, она увидела багровое лицоКравчука, которое качалось туда-сюда, то надвигаясь, то отдаляясь, то застилаявесь свет, то уменьшаясь до размеров булавочной головки. Сначала он как быбеззвучно разевал рот, а потом прорвался крик:

– А ну, тащите ее в карцер! – так больно пронзивший слух,что Елизавета со стоном прижала ладони к ушам. Но тут же два часовых подхватилиее под руки и бегом поволокли к уже знакомому подвалу.

– Все! – крикнул Кравчук. – Отсюда ты уже не выйдешь! Молись!

Зловонная тьма расступилась, приняв Елизавету, словнострашный омут. Наверху загрохотали засовы – и весь мир, кроме этой тьмы, исчез.

* * *

Сначала боль поглощала все чувства. Но когда она чутьпритихла, Елизаветой овладел тот душепагубный страх перед темнотой, тишиной инеизвестностью, с которым и сильный мужчина порою не может сладить, не то чтоизнуренная, отчаявшаяся женщина. И самым страшным был голос, который где-тосовсем близко заходился в тихих, по-детски жалобных всхлипываниях, и, как низажимала уши Елизавета, как ни металась по сырым углам, она не могла егозаглушить.

Вдруг тьма словно бы разошлась, налилась краснотою... на мигмелькнула окровавленная разможженная голова, остекленевший взор Таракана.

– Отче наш, иже еси на небеси!.. – закричала Елизавета чтобыло силы. Таракан скрылся во тьме, и рыдания смолкли.

Лицо горело огнем; она коснулась щеки – та была мокрой отслез, и только сейчас Елизавета поняла, что страшный голос во тьме был ееголосом, безудержные рыдания – ее рыданиями... ну а все остальное, слава богу,– просто бред.

Ноги уже были мокры насквозь. Показалось, что один уголподвала поднимается повыше, и Елизавета, волоча отяжелевшие юбки, перебраласьтуда. Впрочем, ноги уже так промерзли, что она их почти не чувствовала. Да ивообще она ничего не чувствовала, кроме гробового ужаса.

О, разверзнись сейчас перед нею огненная пропасть, засверкайострые клинки, загреми выстрелы, она почти с радостью бросилась бы навстречусмерти, чтобы избавиться от медленного умирания, на которое она была обреченаздесь, в обиталище призраков.

А ребенок? А Лешенька?.. Они будут медленно умирать вместе,потом медленно гнить здесь!

Елизавета взвыла, как раненая волчица, метнулась куда-то,где, как ей казалось, были ступени, ведущие к выходу, но вода сковала еедвижения, и она чуть не упала. И замерла, недоумевая: тут, конечно, все времябыло сыро, под ногами хлюпало, но теперь вода достигла колен...

Да нет, как это может быть? Просто в подвале очень неровныйпол, и она, наверное, забрела туда, где он резко понижался. Придерживаясь заосклизлую стену, Елизавета замерла, силясь понять, в какой стороне тот угол,что повыше, слушая неистовый стук своего сердца, как вдруг ее обдало такимжаром, что его ощутили даже окоченелые ступени.

Она услышала журчание воды!

Зажав рот, усмиряя дыхание, прислушалась...

Сомнений нет. Где-то льется вода – быстро, неостановимо.Льется в подвал, заполняя его все выше, и уже закрыла Елизавете колени...

Она слепо заметалась по углам, но в одном провалилась чутьли не по грудь, а когда наконец добрела до незначительного возвышения, вода итам достигала чуть ли не пояса.

Казалось, струящаяся тьма заполняет все тело, и она почтиощущала, как захлебывается ее дитя. Вода журчала, и это журчание было похоже насмешок, ехидный, вкрадчивый голос: «С легким паром! Глотни кваску, разгонитоску!»

Опять Таракан!

Елизавета с криком бросилась на стену, в безумной надеждеуцепиться за нее, забраться как можно выше, но мокрая юбка тянула вниз, онасорвалась, упала, погрузившись с головой. Вновь неведомая прежде сила взметнулаее ввысь... и Елизавета, кажется, даже лишилась чувств, ощутив, что пальцы ееухватились за какую-то выемку.

Обморок этот длился меньше мгновения, а когда она очнулась,то обнаружила, что бессознательно подтягивалась как могла выше. Тяжестьнабухшей водой одежды тащила, как камень утопающего, но Елизавета, хрипя,надсаживаясь, отвоевывала у стены вершок за вершком и вот наконец забросилатело словно бы на какую-то земляную полку и замерла там, боясь шевельнуться ивновь свалиться в воду, где остался Таракан.

Не скоро решилась она пошарить вокруг... «Полка» быладовольно широкая, а главное, сухая. И, что самое удивительное, Елизаветанащупала какую-то ветхую, но мягкую ряднинку!

Лихорадочно стащила с себя мокрое платье и белье, растерласьдо того, что тело ее запылало, а потом завернулась в эту жалкую тряпицу исжалась в комочек.

Ее колотила дрожь, однако там, где колени были прижаты кживоту, хранилось тепло. И это было самым главным – ведь именно там лежалЛешенька!